Книга Яду, светлейший?, страница 43 – Ольга Романовская

Вилкас кивнул инквизитору: «Идемте!» и вышел вон.

Дважды стукнула дверь, потом калитка. Мы с Эгле остались одни.

Чтобы не думать о страшном, принялась без умолку болтать: о ценах на стекла, пьяном плотнике, который соседям кривой стол продал. Потом занялись хозяйственными делами, обменялись рецептами. Эгле – приготовлением пирога с крапивой, я – заговором от простуды.

Мужчины задерживались. Поглядывая в окно, уже начала волноваться, когда заветная парочка наконец показалась возле дома.

– Вот. Это ваше. – Линас протянул мне припорошенный прошлогодней листвой, весь в земле, мешочек.

Однако я не спешила принимать находку:

– С чего вы решили, что это мое?

– Насколько я помню, Юргас не заплатил вам… Записка написана его рукой.

Тут мне икнулось. Сначала бросило в жар, потом в холод.

Дрожащей рукой развязала шнурок, высыпала монеты на стол, пересчитала – все сходится.

Выходит, он здесь, рядом… А как же сыскная команда?

С ясно читаемым во взгляде вопросом обернулась к Линасу. Инквизитор виновато отвел глаза.

– Есть еще кое-что, – глухо добавил он.

– Проклятия? Угрозы?

Учитывая минувшие события, теплых чувств Юргас ко мне не питал.

– Наоборот, прощение.

Линас кинул на стол мятый грязный лист. На нем вывели всего одно слово: «Прощаю». Лучше бы проклял!

Если тебе плохо и не хочется жить, иди в лес. И сама успокоишься, и трав наберешь, и для фигуры полезно. Собственно, я и пошла. Заодно, как обещала, расскажу Гражине последние новости.

Линас уехал. Вместе с ним Вилкас – оба оставили лошадей на постоялом дворе. Выходной день некроманта мигом превратился в рабочий. Наверное, опять соберут сыскную команду, прочешут окрестности. И без толку: сомневаюсь, будто Юргас сам кинул камень мне в окошко, для таких поручений существуют мальчишки, а то и вовсе разные твари сомнительного происхождения. Деньги под дубом он тоже не сегодня спрятал, так что ищи ветра в поле!

И все же за калитку вышла с опаской, вежливо отказавшись от предложения Эгле составить мне компанию. Она и не настаивала, буркнув, что навестит троюродную тетку, зашагала в сторону Колзия. Ну а я – в противоположную сторону, к лесу.

Малые ямки – деревня небольшая, с околицы как на ладони. Приставив ко лбу ладонь козырьком, разглядывала позолоченные вечерним солнцем крыши домов, дранковые навесы сеновалов. Все здесь знакомо, каждая яма на дороге. Их, вопреки названию, тут превеликое множество, в распутицу по весне колесо потерять можно.

Вот дымится труба постоялого двора. Вот лениво погоняет корову молодка, надеясь по пути переброситься парой слов с соседкой. Мерно крутится в отдалении колесо мельницы. Повезло тебе, Петрусь, остался сердцу своему хозяин. Словом, все благостно, ярко, птички поют, бабочки летают, а на душе у меня пасмурно.

Мелькнула трусливая мысль: не вернуться ли? Вот мой дом, еще не скрылся из виду. Но я решительно повернулась к нему спиной и зашагала через поле. Тропка змейкой вилась среди высокой травы, возле самого леса сливалась с дорогой. Та вела еще в одну деревню, Задумье. Сколько раз я по ней хаживала!

Пальцы скользили по душистым луговым колокольчикам, задевали упругие соцветия ромашек. В былые времена я бы остановилась, вдохнула их запах, а теперь поторопилась. Шла и напряженно прислушивалась: не идет ли кто следом? Пару раз и вовсе останавливалась, бросала тревожные взгляды через плечо.