Книга Художник из 50х Том II, страница 43 – Сим Симович

— Воевода держится слишком прямо. Да, он военный, но на нём лежит груз ответственности. Плечи чуть опущены, голова слегка наклонена вперёд.

Каждое замечание требовало переделки, но Гоги был неумолим. Фильм должен был быть безупречным — никаких компромиссов с качеством.

К вечеру он чувствовал себя как выжатый лимон, но работать не переставал. Включил настольную лампу, заварил крепкий чай, продолжил раскадровку.

— Сцена в священной роще, — бормотал он, рисуя древние дубы. — Камера медленно поднимается снизу вверх, показывая величие деревьев. Свет пробивается сквозь листву золотыми лучами.

Рука уже болела от постоянного рисования, пальцы судорожно сжимали карандаш. Но останавливаться было нельзя — в голове роились идеи, требуя воплощения.

В девять вечера заглянула уборщица Мария Ивановна:

— Товарищ директор, может, домой пора? Поздно уже.

— Ещё часок поработаю, — ответил Гоги, не отрываясь от листа.

— Да вы совсем себя не жалеете. Так можно и здоровье подорвать.

— Здоровье восстановится, а время не вернёшь.

В десять он наконец отложил карандаш, посмотрел на результат дня. На столе лежали готовые раскадровки четырёх больших сцен. Полноценный дневной объём работы для целой группы художников.

Домой он приехал совершенно измотанный, но удовлетворённый. Прасковья Николаевна встретила его с тревогой:

— Георгий Валерьевич, да вы еле на ногах стоите! Что с вами?

— Работаю много. Нужно успеть в срок.

— Так нельзя, здоровье важнее всякой работы.

Но Гоги уже поднимался по лестнице. Принял горячий душ, выпил стакан молока и рухнул в кровать. Сон был глубокий, без сновидений — организм восстанавливался после марафонского дня.

Утром всё повторилось. Подъём в пять, быстрый завтрак, студия к половине седьмого. И снова работа, работа, работа. Карандаш, бумага, бесконечные кадры, рождающиеся под его рукой.

Так прошла неделя. Гоги работал по четырнадцать часов в сутки, с короткими перерывами на еду и сон. Сотрудники студии смотрели на него с восхищением и ужасом — такого трудоголизма они ещё не видели.

— Он работает как одержимый, — шептались художники. — Словно от этого фильма зависит его жизнь.

И они были правы. От этого фильма действительно зависела жизнь Гоги — не биологическая, а творческая. Это был его шанс создать нечто великое, оставить след в искусстве.

К концу недели усталость накопилась критическая. Руки дрожали от перенапряжения, глаза слезились от постоянной работы при искусственном освещении. Но результат впечатлял — половина фильма была детально проработана в раскадровках.

— Георгий Валерьевич, — сказал Борис Анатольевич, — так дальше нельзя. Вы себя убиваете.

— Стахановцы на заводах работают с такой же отдачей, — ответил Гоги. — И ничего, выполняют планы.

— Но там другая работа. Физическая. А вы работаете головой, нервами.

— Значит, тренирую нервы.

Он понимал, что балансирует на грани истощения. Но останавливаться не мог. В нём горел творческий огонь, который требовал всё нового и нового топлива. И этим топливом была работа — упорная, изнурительная, но единственно возможная.

Фильм рождался на его глазах, обретал плоть и кровь. Каждый день приближал к заветной цели — созданию шедевра, способного покорить мировую аудиторию. И ради этого стоило пахать как стахановец, выкладываясь полностью.