Николас взял ее руку, переплел ее тонкие пальчики со своими и, поднеся к губам, произнес:
— Я не хочу покидать Лондон надолго.
— Боже правый, Николас! — сказала Джойс, даже не пытаясь скрыть свое раздражение. — Можно сказать, еще и пяти минут не прошло, как ты закончил курс! Тебе нужно набраться опыта!
— Чего бы мне действительно хотелось, — отозвался Николас, — и что добавило бы мне мастерства, — это вообще уйти на время от вербального театра, попробовать себя в мимансе. Или в цирке. Вот это было бы здорово!
— Если ты этого хочешь, то тебе нужно в Испанию. Или во Францию, — сказала Калли.
— Один из моих теперешних подозреваемых работал в испанском цирке укротителем львов, — заметил Барнаби.
— И с успехом?
— Мы смотрели пантомиму в вечер нашей помолвки, — перебила его Джойс. — Помнишь, Том? В «Севилль-отеле».
— Еще бы, конечно, помню! — оживился Барнаби.
Яркое воспоминание хотя бы на время начисто вытеснило все мысли о работе.
— А до этого мы ужинали. В «Мон плезире».
— Ну и как? — спросил Николас. — Актеры были хороши?
— Актер был всего один. Марсель Марсо
[68].
— Его считают гением.
— Так оно и есть, — подтвердил Барнаби. — На сцене как будто находилась толпа людей. Он с ними говорил, он танцевал с ними. Было абсолютное впечатление, что все они там присутствуют. Один номер особенно мне запомнился. Он как будто шел навстречу ветру, и казалось, что ветер сбивает его с ног.
— Ну и ну! — восхитилась Калли.
— А мне особенно понравился его последний номер с масками, — сказала Джойс. — У него была целая куча масок — воображаемых, конечно, — и он примерял их на себя. У него самого лицо было очень красивое и необычайно подвижное, словно бы гуттаперчевое. Он быстро надевал их одну за другой. Все они были разные. Он подносил каждую к лицу, и всякий раз оно тут же менялось. Если я правильно помню, последняя маска изображала ужас и страдание. И он никак не мог ее снять. Он хватал ее, тянул, рвал, она все не слезала, и было видно, как его охватывает паника. И самое удивительное: было ясно, что маска не поддается, и в то же время вы видели лицо, которое она скрывает. Видели ужас человека, когда он понял, что трагическая маска останется на лице до конца его дней.
За столом наступила полная тишина. Калли и Николас притихли, Барнаби чертил вилкой на скатерти какие-то линии. Николас заговорил первым:
— Как бы мне хотелось это увидеть.
— Он часто приезжает с концертами. Мы с Томом давно собираемся пойти, да все не получается, да, Том?
Барнаби не отозвался. Калли, изображая фею, сделала несколько изящных пассов руками перед лицом отца. Николас хихикнул, но она резко сказала:
— Не смей! В этом доме смеяться над полицией считается серьезным преступлением!
— Нет, серьезно, Том, — сказала Джойс. — Что с тобой? Может быть, тебе нехорошо?
Действительно, он вдруг стал бледным, он словно забыл, где находится, и смотрел на Джойс, будто не видел ее никогда в жизни. Всем троим стало не по себе.
— Да-да. — Он встряхнулся и, заметив беспокойство в их взглядах, произнес: — Извините. Всё в порядке. Да, в полном порядке. Ничего со мной не приключилось. — И натянуто улыбнулся. — Все хорошо.
— Нет, приключилось, ты бормочишь, как в бреду! — воскликнула Джойс.
— В серебряную годовщину мы непременно пойдем в «Мон плезир», я тебе обещаю, милая. Все вместе пойдем.
— Сейчас принесу мороженое, — сказала Джойс и направилась в кухню, бросив через плечо: — Может, оно тебя немного охладит.
Через несколько мгновений раздался телефонный звонок. За ним резкий скрип отодвигаемого стула. Когда она вернулась, Барнаби уже не было.
Машина неслась сквозь ночную темь. Барнаби на пару с Троем пытались восстановить картину происшествия. Барнаби моментально все понял, когда Трой позвонил ему и сообщил новости. Озарение, посетившее его во время ужина, лишний раз подтверждало его версию.
— Странно, — процедил Трой. Он посигналил и притормозил, во всяком случае, сбавил скорость.
Ворота Поместья были распахнуты настежь, и, кроме одного окна на первом этаже, дом был погружен в темноту. «Моррис» отсутствовал. Машина въехала в ворота, и в свете галогенового фонаря, одиноко светившего на улице, особняк стал похож на каменную развалину с пустыми глазницами окон.
Они выбрались из машины. Барнаби громко постучал в дверь и позвонил в колокольчик. Ответа не было, тогда он повернул дверную ручку и шагнул через порог. Трой удивленно поднял бровь; это было явное нарушение полицейского протокола, но он незамедлительно последовал за шефом.
— Есть тут кто-нибудь? — крикнул Барнаби.
Его вопрос остался без ответа. Дом казался пустым.
— Не нравится мне это, — пробормотал Барнаби. — Он подошел к лестнице, снова крикнул.
Дом молчал.
— Здесь живут восемь человек, куда они все подевались?
— Это как на том пропавшем корабле, сэр. Парусник цел, а на борту ни души.
— Не могли же они все втиснуться в «моррис», ведь второй фургон на месте.
— Слышите? — вдруг произнес Трой. Он стоял, задрав голову, и разглядывал разноцветный фонарь на потолке.
— Нет. Я ничего не слышу.
— Там вроде кто-то ходит.
Теперь услышал и Барнаби. Шум прямо над их головами. Будто там волокли что-то тяжелое. После чего раздался глухой стук и громкий вопль.
— Это на крыше! — Трой выбежал из дома, следом за ним и Барнаби.
Оба немного отошли в сторону, чтобы видеть крышу. Она как будто была пуста.
— Он, должно быть, по другую сторону. За трубами. Я сейчас сбегаю…
— Стойте! — Барнаби схватил сержанта за руку. — Посмотрите вон туда, где тень!
Двое. Два силуэта то сливались в один, то разъединялись. Там шла борьба не на жизнь, а на смерть, почти у самого края. Одна фигура отделилась от другой и устремилась к более пологой части крыши, другая двинулась вслед. Барнаби увидел полоску отраженного света.
— Проклятье, у него в руках лом!
— Как туда залезть?
— Там есть световое окно, значит, туда можно подняться… Посмотрите на галерее, а я — внизу.
— Может, приставить лестницу?
— Потеряем время! Где мы станем ее искать? — Тяжело дыша, Барнаби прислонился к стене дома. — Беги, я сейчас…
— Есть!
Трой добежал почти до середины холла, когда где-то наверху раздался странный скрип, словно мяли огромный клубок целлофана. Трой посмотрел вверх, и Барнаби увидел его мгновенно изменившееся лицо — бледное и испуганное.