Смерть под маской - читать онлайн книгу. Автор: Кэролайн Грэм cтр.№ 94

Барнаби прибыл домой ровно в семь тридцать и обнаружил, что это уже не двойной праздник, а тройной, поскольку Николас в последний год своего обучения в Центральной высшей школе ораторского и актерского мастерства получил желанную награду, медаль Гилгуда ^[63]. Он исполнил роль царя Эдипа в трагедии Софокла. Сначала в белых одеждах величаво ступал по сцене, обличая порок, а затем, облачившись в красное, вдруг явил истину, что и сам погряз в грехах. Его трактовка роли была явно рассчитана на интеллектуалов — любителей парадоксов. Изображая терзания и муки, Николас был манерен и ироничен, — его речи по тону опасно приближались к пародии, — но сумел убедить зрителей, что на самом деле глубоко страдает.

Сейчас же в восторге от того, что теперь у него есть собственный агент, и в предвкушении, что он вот-вот станет членом профсоюза актеров, Николас чувствовал себя на седьмом небе. Они с Калли перебрасывались репликами и шутили над всем вообще и ни над чем в частности. Калли то и дело откидывала назад облако темных волнистых волос. На ней была длинная алая юбка, перехваченная широкой пестрой лентой, и белая мексиканская блуза с рюшами и такими широкими рукавами, что из каждого можно было сшить еще по одной кофточке.

— Вы не можете себе представить, — провозгласил Николас, когда они перешли к фаршированным яйцам с эстрагоном, — как мне было тяжело играть с этой ужасной Феб Кетчпул.

— Она не так уж плоха, — великодушно заметила Калли.

— Мне, вообще-то, показалось, что она очень даже хороша, — сказала Джойс.

— Да, но ее габариты! Это было все равно что сражаться с носорогом. Когда она произнесла «Несчастный! О, не узнавай, кто ты!» — ну знаете, ее реплика в конце трагедии, — она оперлась на меня, и я подумал, что сейчас подо мной проломится пол. Самая старая на моем курсе, и они дают ей роль Иокасты! Она же мне в матери годится!

Все расхохотались, и на этот раз Нико тряхнул волосами. Они были у него длинные и орехово-золотистые. Оба они сияли и, встречаясь друг с другом глазами, вспыхивали от радости.

«Небось воображают, что они — веселые, влюбленные, талантливые — как Вив и Ларри ^[64], только в наши дни, — подумала Джойс, глядя на них. — Ничего, жизнь их скоро научит уму-разуму. Жизнь, театр, окружающие их люди…» Джойс чувствовала разом грусть, досаду и легкую зависть.

— Никогда не могла понять, — проговорила она, собирая тарелки, — почему психиатры назвали влечение сына к матери эдиповым комплексом. Весь смысл пьесы в том, что Эдип не знал, когда ее встретил, что это его мать.

— Терезий был такой трогательный, ты согласен? — спросила Калли, подчищая остатки желе на тарелке.

— О чем ты? — немедленно откликнулся Николас. — У него же голос скрипучий, он каркал, как ворона.

«Но выше всего — милосердие» ^[65], — вспомнились Джойс слова Священного Писания, когда она уносила посуду на кухню. Она подумала, что Николасу, если он хочет чего-то достичь, нужно научиться держать язык за зубами. Из кухни она могла слышать их возбужденные голоса.

— Прекрасно, что гонцом у них была женщина, — говорила Калли. — Эта ключевая роль, ведь именно гонец сообщает обо всех жутких событиях, которые происходят за сценой.

— Если они приносят дурные новости, их обычно казнят, — подала голос из кухни Джойс.

— Ничего себе! И где только находят такую работу? — воскликнул Николас.

— Как всегда, — отозвалась Калли, — в актерском агентстве.

И снова смех. У Калли — звонкий как колокольчик, чистый, профессионально поставленный; располагающий, теплый, покровительственно-мужественный — у Николаса.

Джойс выложила на блюда еду, купленную в «Сэйнсберис», — мексиканские лепешки с начинкой, вареный индийский рис, салат с креветками. Две бутылки густого португальского красного вина были уже откупорены. Шоколадное мороженое с орехами ждало своей очереди.

— Не мешало бы, чтобы мне кто-нибудь помог! — крикнула она.

— Я так и не решил, — говорил между тем Николас, имея в виду свое будущее, — какое предложение принять. — У него было их два: пробоваться на главную роль в Стенфорде или постоянная работа в театре Октагон ^[66]. — Думаю, что выберу Октагон.

— Вне всякого сомнения! — сказала Калли. — Ты же, надеюсь, хочешь стать драматическим актером, а не подмастерьем у Иэна Маккеллена ^[67], что повторяет каждый его жест.

— Он разве не в Национальном театре?

— И еще: в Стенфорде тебя могут использовать в проекте без права играть ту же роль на другой сцене.

— Да! А я-то думал, что теперь такого не бывает!

Джойс выставляла блюда с горячими кушаньями на поднос, когда рядом с ней появился Том.

— Послушай, милый, не пора ли тебе внести свою лепту в праздник? — сказала Джойс, передавая поднос мужу.

— Какую еще лепту?

— Ну, скажи что-нибудь.

— Зато я слушаю.

— Нет, не слушаешь.

— Если мы с тобой останемся на кухне, они этого даже не заметят.

— Не соблазняй меня, лучше не рисковать! — рассмеялась Джойс, зная, что он неправ, актеры всегда замечают, когда публика начинает расходиться.

Джойс принесла бутылку, и Калли разлила вино по бокалам. Она сказала, что Болтону крупно повезет, если Николас будет работать у них.

— Ну-ну, не преувеличивай, — небрежно бросил Николас.

И тут раздался громкий голос Тома:

— Хватит вам.

Николас ничего не заметил, но Калли почуяла в тоне отца упрек, сделала виноватое лицо и улыбнулась ему.

Все подняли бокалы, и Том произнес тост:

— За ваше счастье. На подмостках и за стенами театра. Счастья тебе, девочка моя!

Все выпили. Калли поднялась с места, обошла стол, чмокнула в макушку маму и в щеку папу. На мгновение ее душистые волосы закрыли от него белый свет, и от горько-сладкой боли утраты, к которой он исподволь себя готовил, у него защемило сердце.

— Спасибо, мама, спасибо, папочка! — тихо сказала Калли. Она уже снова сидела за столом напротив отца.