— Я ничего такого делать не буду, — сказал Николас, хотя и неуверенно. Ведь если он собирается стать актером, то должен усвоить все профессиональные ритуалы и суеверия. — Я сказал это не нарочно.
— Пошли. — Борис уже стоял в дверях. Николас привстал на стуле. — Это единственный способ отвратить несчастье.
— Так и есть, Николас. Рассказывают страшные вещи, что бывает, если процитировать «Макбета» и не исправить эту оплошность.
— Ну, если вы так говорите… — Николас подошел к Борису. — В какую сторону нужно повернуться? По часовой стрелке или против?
— Откуда мне знать?
— Не думаю, что это имеет значение.
— Это имеет огромное значение, — откликнулся Ван Свитен.
— В таком случае мы повернемся по три раза в каждую сторону.
— Но, — Борис от волнения слизал с губ всю помаду, — не получится ли тогда, что три вторых поворота отменят действие трех первых?
В результате Николас повернулся по часовой стрелке, а Борис — против, хотя, как показали дальнейшие события, они могли бы и не утруждаться.
Колин Смай закончил устанавливать рояль и скрылся за своим великолепным камином, чтобы проверить подпорки, которые надежно удерживали его в устойчивом положении. Колин присел, но вдруг услышал шаги и, выглянув из-под каминной доски, увидел Дирдре, которая почти бегом направлялась в противоположную сторону. Следом за ней показался какой-то человек, он вошел в туалет и почти сразу же вышел обратно. Колин хотел было выпрямиться и окликнуть этого человека, как внезапно заметил в его поведении что-то чрезвычайно подозрительное. Неизвестный внимательно поглядел вокруг, затем подошел к реквизиторскому столу и склонился над ним. Спустя несколько секунд он выпрямился, еще раз огляделся и устремился обратно в туалет. Колин подошел к столу, но успел только мельком его оглядеть (на первый взгляд все было в полном порядке), как из буфета, подгоняя жизнерадостную ораву своих помощников, вернулась Дирдре. Она подошла к нему и попросила:
— Колин, ты не мог бы сказать актерам, что осталось пять минут? Мой отец с минуты на минуту подъедет на такси, и мне надо проводить его на место.
Фойе было битком набито. Том Барнаби, с бокалом в одной руке и программкой в другой, в сопровождении красивой высокой девушки направлялся к чете Уинстенли. Из динамиков раздавалась скрипичная музыка.
— Мне не нравится эта музыка. Какая-то самодовольная.
— Это Сальери.
— А… — протянула Калли, а потом добавила: — Откуда ты знаешь? Тебе было божественное откровение?
— Веди себя хорошо, моя девочка. Или отправишься домой.
— Папа, ты такой потешный. — Калли весело засмеялась. — Гляди — вот он.
Гарольд был в вечернем костюме. Из кармана пиджака выглядывал желтый платок. Также на нем были темно-бордовый ремень и так сильно накрахмаленная рубашка, что ее манжетами можно было резать помидоры. Режиссер любезно приветствовал публику. Он обожал премьерные спектакли. Они больше всего утоляли его жажду славы. Миссис Уинстенли в черной кофточке, застегнутой на все пуговицы и неравномерно усеянной жемчугами, и в дурацкой клетчатой юбке, вяло кивала приветствовавшим ее людям (не запоминая их имен) и мечтала оказаться в своей студии флористики.
— Здравствуйте, Дорис.
— А, Том… — С облегчением увидев знакомое лицо, миссис Уинстенли протянула ладонь для пожатия и зарделась, когда обнаружила, что у собеседника заняты обе руки. — Гарольд очень хвалит вашу роспись.
Зная, что Гарольд никогда не сказал бы ничего подобного, Барнаби улыбнулся и кивнул.
— И по-моему, — продолжала Дорис, — Джойс стала петь лучше прежнего.
Она не пригласила его отужинать, как после первого знакомства. В тот раз Гарольд, когда они остались наедине, набросился на нее и сказал, что если он превратится в неотесанного обывателя и захочет, чтобы у него в гостиной околачивался полицейский, то она узнает об этом первой.
Барнаби знал о таком отношении к нему, и оно его изрядно забавляло. Сейчас он беседовал с Дорис о садоводстве, к которому она питала такую же страсть, как и он. Все кусты в саду Уинстенли были выращены из саженцев, привезенных из Арбери-Крессент, и кроме того, Барнаби каждый год оставлял немного семян для Дорис. Хотя она неизменно делала вид, будто такие подарки совсем не обязательны, Барнаби догадывался, что расточительный образ жизни Гарольда не оставляет средств, которые можно было бы потратить на что-нибудь, по его мнению, менее существенное. Супруга Гарольда с выражением вежливого любопытства повернулась к спутнице Барнаби.
— Помните мою дочь?
— Калли.
Когда Дорис в последний раз видела дочь Барнаби, волосы Калли были выкрашены в зеленый и серебристый цвета, а сама она — затянута в черную кожу и увешана цепями. Теперь на ней было короткое, выше колен, кислотно-желтое вечернее платье без бретелек. А на тонких, обтянутых черными шелковыми чулками ногах — замшевые, на высоких каблуках, туфли с вышитыми язычками. Ее плечи покрывала очень старая черная кружевная шаль, сверкающая бриллиантами, а волосы, иссиня-черные, словно тепличный виноград, были скручены узлом на макушке и заколоты гребнем из слоновой кости.
— Я едва тебя узнала, дорогая.
— Здравствуйте, миссис Уинстенли. — Калли пожала ей руку. — Здравствуйте, Гарольд.
Про себя она дивилась, как можно вообще надеть такую кофточку, не говоря уже о том, чтобы носить ее год за годом. Барнаби бросил на дочь строгий предупреждающий взгляд, не возымевший никакого действия, и направился к дверям, навстречу моложавому мужчине в сопровождении томной девицы.
— Все-таки пришли, Гевин?
— Да, сэр. — Сержант Трой нервно одернул рукава своей спортивной куртки. — Это моя жена, Мор. — Миссис Трой недовольно притопнула ногой. — Извиняюсь. Морин.
— Очень рада знакомству.
Морин пожала руку Барнаби. Судя по ее виду, она не была очень рада. Барнаби догадался, что ей скучно, как и Дорис Уинстенли, однако у нее нет необходимости это скрывать. Он вешал афиши ЛТОК в служебной столовой, не уточняя своих взаимоотношений с театральной труппой, но сержант, слышавший от него об участии Джойс в репетициях, давно сообразил, что к чему, и всегда покупал билеты. Барнаби мог представить, как обсуждался дома у Троя поход в театр. Гевин считал, что неплохо бы порадовать старика; Морин не хотела тратить время на какую-то замшелую тягомотину. Она улыбнулась угрюмой рассеянной улыбкой и сказала, что не прочь хлебнуть пивка. Сержант, смутившись, повел ее ко входу в зрительный зал. Вдруг он заметил Калли, которая направлялась к двустворчатой двери, ведущей за кулисы. Мгновение спустя Морин вернула его в чувство сильным тычком в поясницу.
— Жаль, что ты не прихватил вилку и нож, — сказала она, когда супруги заняли свои места.
— Чего? — Гевин тупо уставился на жену.
— Мог бы съесть ее в антракте.