Принц Модильяни - читать онлайн книгу. Автор: Анджело Лонгони cтр.№ 91

– Так я буду чувствовать себя менее виноватым, что Анна остается из-за меня в одиночестве.

В этот самый момент Кики, порхающая между людьми, подходит к нашему столику. На ней пальто с высокими разрезами по бокам, обнажающими края ее шелковых чулок. Гумилев не может сдержаться, чтобы не бросить взгляд на оголенное бедро. Кики без спроса берет мой бокал и делает глоток вина, затем обращается к нашим гостям:

– В Париже только и говорят о вашей чудесной паре поэтов.

Гумилев, как настоящий дворянин, тотчас же поднимается и смотрит на Кики в ожидании, что кто-то их познакомит. Это делает Пабло.

– Господа, представляю вам Кики с Монпарнаса. Самая желанная натурщица для нас, бедных художников.

– Для тебя – нет. Учитывая, что ты делаешь, ты только зря потратишь деньги на натурщиц.

Пабло злобно смотрит на нее.

– Ты как всегда откровенна.

Богемный наряд Кики с цветными перьями, дополненный колье и тюрбаном, вызывает интерес у Гумилева. Он демонстрирует свое безупречное воспитание, целуя руку Кики как приличной женщине. Кики обращает наше внимание на этот жест:

– Поэты – другая категория по сравнению с художниками.

Гумилев делает вид, что не понял, и представляет Кики свою жену:

– Познакомьтесь с моей женой, Анной.

Кики начинает делать то, что у нее получается лучше всего, – сплетничать.

– Вашей парой все восхищаются. Чета необыкновенно красивых русских поэтов. И женщины, и мужчины вам завидуют.

Анна вежливо улыбается Кики и благодарит ее.

– Вы очень любезны.

– Нет, я ужасна, поверьте. Я просто гадюка.

– В злословии ей точно нет равных в Париже, – подтверждает Пабло.

– Видите всех этих художников, которые находятся здесь? Кроме Амедео, никто даже наполовину не обладает вашим чувством стиля.

Поскольку речь заходит обо мне, я отвечаю, стараясь пошутить:

– Возможно, у меня есть русские корни.

Анна и ее муж вежливо улыбаются. Кики продолжает говорить, обращаясь к Гумилеву:

– Не обижайтесь, но ваша жена красивее вас, хотя военная форма всегда очаровывает.

– Вы очень учтивы, и я должна признать, что вы тоже очень красивы.

– Да, я недурна, это правда. Но, к сожалению, плохо разбираюсь в поэзии. О поэзии я знаю только то, что говорит мой друг Кокто.

Анне нравится то, куда сворачивает этот разговор.

– И что же говорит Кокто?

Кики произносит слова светским тоном, пародируя речь Жана:

– Поэзия необходима, но я не знаю, для чего.

Анна смеется.

– Тогда в следующий раз скажите Кокто, что стихи – как чувственность: и то и другое соблазняет мужчину красотой и лукавством.

– Превосходно. Значит, можно сказать, что мы с вами, синьора, коллеги по части соблазнения?

Наглость Кики ничуть не смущает наших гостей. Ее заявление вызывает смех у Гумилева; Анна сдерживается, едва улыбается и поддерживает Кики:

– Да, именно так.

Кики поворачивается ко мне и Пабло:

– Вы слышали? С сегодняшнего дня я хочу такого же уважения, которое вы даруете поэтам. Ясно?

Пабло смеется.

– Кики, это означает, что я напишу тебя, договорились?

– Ты шутишь? Если я буду тебе позировать, никто меня больше не захочет, потому что ты мне нарисуешь нос вместо задницы… Нет, нет, спасибо.

Гумилев разражается безудержным смехом, Кики залпом допивает мое вино, Пабло пьет из своего бокала, Анна наблюдает за мной, заинтересованная моим молчанием. Этот взгляд не ускользает от Пабло; он загадочно улыбается.

Есть то, в чем невозможно соревноваться с Модильяни, – внимание женщин. Ты можешь быть гениальным, известным, талантливым, изобретательным, можешь быть даже красивым, – но в зале, полном женщин, ни одна из них никогда не посмотрит на тебя, если там присутствует Модильяни. Его шарм – уникален. Ни у кого в Париже больше нет такого сочетания красоты, утонченности и элегантности, которым обладает он, даже когда на мели.

Однако есть в Амедео какая-то боль, которую я не могу понять. Она скрывается за аристократическим безразличием, которое порой кажется высокомерием. Я замечаю его чувство превосходства по едва заметной улыбке, которую он часто ко мне обращает. Мне передали, что после нашей первой встречи он пренебрежительно выразился в отношении меня. Он увидел, как я проходил мимо, и сказал – кажется, Ортису де Сарате: «Это правда Пикассо? Может, у него и есть талант, но не стоило так одеваться при выходе в свет». А я тогда только что закончил писать картину и вышел из своей студии – в рабочей одежде: на мне была красная рубашка в белый горошек, синий пиджак и текстильные эспадрильи, я вел свою собаку на поводке. Сейчас он это уже понял, но тогда не осознавал, что происходящее в этом городе полностью противоположно аристократическому и буржуазному духу.

Я никогда не участвую в Салоне Независимых и в Осеннем салоне. Тем не менее на этих выставках всегда говорят обо мне. У меня есть стратегия, которая уже проверена: я скрываюсь. Я могу позволить себе не присутствовать там, поскольку уверен, что меня будут искать – продавцы картин, владельцы галерей и покупатели. Конечно, я никогда их не обижаю вниманием, но избегаю, принося извинения и говоря, что я не готов к встрече. Потом внезапно, из ниоткуда, появляются мои законченные картины. Я не понимаю, почему у Амедео нет посредника; Поль Александр – хороший человек, более того, он святой, но он не профессиональный продавец предметов искусства. Такого посредника недостаточно, чтобы стать успешным и востребованным художником.

Мы с Моди разные, но мы уважаем друг друга. Я уверен, что он восхищается моими картинами, – а я люблю его пошлые шутки, театральные представления, провокации и драки, его манеру становиться главным действующим лицом на короткое время, но в действительности оставаться в тени.

Однако жаль, что он стал много пить. Возможно, есть причина такому поведению. Думаю, что его разъедает какой-то червь, которого он ото всех скрывает. Я не святой, у меня полно скверных привычек, я пью, курю, в том числе иногда и гашиш, – но я не хочу терять ясность ума, я ненавижу зависеть от ощущений, вызванных какими-то веществами. Во время работы я пью только Vittel ^[43]. Женщины – да, это наша общая страсть, и я тоже нередко удостаиваюсь их внимания и благосклонности (разумеется, если Модильяни нет поблизости).

Однажды Амедео вбил себе в голову написать мой портрет. Я сказал ему, что не намерен оставаться неподвижным на стуле несколько часов, – но он успокоил меня: «Уверяю, это не займет много времени». Я не знаю, что он хотел сказать этим, – может быть, что мое лицо просто написать? Что оно банально? А может, у него уже были ясные идеи, и ему действительно понадобилось немного времени на их реализацию. Я боялся, что он напишет карикатуру и выставит меня в неприглядном свете, и хотел отказаться, – но потом представил его легкую насмешливую улыбку, которая так знакома парижскому художественному сообществу, и решил предоставить ему несколько часов. В итоге портрет получился так себе; к счастью, он не похож на меня – это просто видение Амедео, его личная интерпретация. Тем не менее я вижу в этом портрете серьезность, с которой он старался создать эту работу. Не могу сказать, что она мне нравится, но я не вижу никакой насмешки, напротив, преобладает уважение к моему таланту. Возможно, надпись на французском в правом нижнем углу: «SAVOIR» – это признание моих творческих способностей. «УМЕНИЕ» художника, который ищет новые способы выражения. Конечно, зная Амедео, я не исключаю, что это просто ирония, словно он хочет сказать: Пикассо думает, что все знает, но это он только так думает, а в действительности, как и все остальные, он ничего не знает.