– Да, знаю, это Николай Гумилев. Офицер русской царской армии и поэт. Тебя интересуют военные?
Я не отвечаю. Пабло весело смеется.
– Или – жены военных?
– Это его жена?
– Да.
– Ты с ними знаком?
– Да, мы недавно познакомились.
– Расскажи мне о нем!
– Его стихи переведены на французский и опубликованы. Поэтический сборник под названием «Путь конквистадоров». Еще он читает лекции в Сорбонне.
– А ты что о нем думаешь?
– Думаю, он – веская фигура. А жена его очень красива и молода, не находишь?
– Очень.
– Я знал, что она не ускользнет от твоего взгляда. Любая парижанка меркнет на ее фоне. Такого не случилось бы в Испании.
– Тогда почему ты не в Испании?
Пабло снова смеется.
– Моди, в Испании я бы продавал меньше картин. Ты ведь тоже здесь ради этого?
Я продолжаю смотреть на эту женщину, которая следует в направлении барной стойки так, словно ее ноги не касаются пола.
– Скажи мне еще раз имя.
– Николай Гумилев.
– Не его.
– Имя жены? Анна.
– А фамилия?
– Я не помню. Хочешь познакомиться с ними?
– Я был бы рад.
– Осторожнее, Моди, о нем рассказывают опасные вещи. Похоже, что он уже вызывал на дуэль одного поэта из-за женщины.
– Я не умею сражаться на дуэли.
– Зато он умеет.
Пабло улыбается, затем поднимает руку и подзывает официанта.
– Принеси мне бутылку вина, четыре бокала и пригласи за наш столик моего друга Гумилева.
Официант передает приглашение Пабло и указывает на стол, за которым мы сидим. Семейная пара подходит к нам с той же элегантностью, с которой вошла в заведение.
– Синьор Пикассо, для нас честь принять ваше приглашение.
Гумилев прекрасно говорит по-французски. Он обращает взгляд в мою сторону, я тут же поднимаюсь. Пабло представляет нас друг другу.
– Синьор Амедео Модильяни, Николай Гумилев.
– Очень приятно.
У него крепкое рукопожатие, типичное для военного.
– Моя жена, Анна Ахматова.
Дама протягивает мне руку, я ее целую, почти не касаясь кожи.
– Приятно познакомиться.
Подходит официант и ставит на стол бокалы и бутылку вина. Анна тоже великолепно говорит по-французски; она обращается к официанту:
– Я не пью вино. Будьте добры, принесите мне кофе.
Ее изящество обескураживает. Быстрым движением она слегка приподнимает пальто и юбку и присаживается рядом со мной. Я ощущаю легкий запах ее духов. Я не могу распознать этот аромат; сладкий и одновременно горьковатый, он напоминает восточные специи. Ее муж садится напротив меня, слева сидит Пабло. Анна с улыбкой обращается к Пикассо:
– О вас непрерывно говорят.
– Надеюсь, хорошее?
– Исключительно хорошее.
– Я польщен.
Пабло обращается к Гумилеву:
– Николай, как ваши лекции?
– Молодым парижанам очень интересна русская поэзия. Но, конечно же, не настолько, насколько французские поэты интересны читателям на моей родине.
Я наливаю вина в бокалы и присоединяюсь к дискуссии.
– Кто из поэтов особенно ценится?
– Разумеется, все.
– В первую очередь Шарль Бодлер, – добавляет его жена.
Я понимаю, что наступил подходящий момент.
– И вот… без музыки за серой пеленой
Ряды задвигались… Надежда унывает,
И над ее поникшей головой
Свой черный флаг Мученье развевает…
[42]Пабло смотрит на меня и улыбается, словно уже все понял – и, в особенности, мое желание произвести впечатление на Анну. Именно она реагирует первой.
– Вы тоже поэт, синьор… – Она колеблется и затем произносит мою фамилию с легким русским акцентом: – Модильяни. Правильно?
– Правильно. Нет, я не поэт, я всего лишь художник.
– Всего лишь?.. – горячо реагирует Пабло. – Как будто художники уступают поэтам!
Он преподносит мне тему для разговора на блюдечке с голубой каемочкой.
– Поэзия, если уметь ею владеть, – это наивысшая форма искусства.
– Вы действительно так думаете? – Анна смотрит на меня с улыбкой.
– Разумеется.
Гумилев – хоть и сам поэт – готов поспорить:
– Я думаю, что наивысшая форма искусства – это музыка, поскольку она использует универсальный язык, который не нуждается в переводе на другие языки.
– Само собой разумеется, что живопись тоже не нуждается в переводе, – парирует Пабло, и Гумилев с ним соглашается:
– Да, я считаю, что живопись тоже превосходит поэзию.
– А я – нет. Стихи Бодлера не теряют эффектности на итальянском языке.
– И на русском тоже, – Анна соглашается со мной. – Хотя должна признать, что у нас многие знают французский; естественно, в артистической среде. Модильяни, по вашему мнению, поэзия Данте будет в равной степени необъятной в переводе на русский?
– К сожалению, я не знаю русского, но боюсь, что нет.
– Мне пришлось изучать его на великолепном языке оригинала, чтобы понять дантовскую музыкальность.
– Вы тоже поэтесса?
– Я пытаюсь ею быть. И очень рискую в сравнении с моим мужем.
Гумилев тут же приходит на помощь жене:
– Это совершенно не так. Это я уже некоторое время нахожусь в тени Анны.
Я улыбаюсь обоим.
– Чета поэтов. Полагаю, что ваша любовь парит так же высоко, как и ваши стихи.
Гумилев берет жену за руку и улыбается мне.
– Действительно, так и есть. У нас медовый месяц, и я воспользовался случаем, чтобы читать лекции в Сорбонне.
– А я – чтобы узнать лучше красоту Парижа.
Я замечаю, что Пабло приподнимает бровь, бросая на меня взгляд, как будто он уже что-то придумал.
– Почему бы нам как-нибудь не прогуляться втроем?
– О, прогуляться по Парижу в компании двух художников, испанца и итальянца, – это бесценно!
Гумилев смотрит на жену и с одобрительной улыбкой благословляет предложение: