– Амедео, ты произвел фурор. Ты привлек внимание всех.
– Думаешь?
– Я уверен.
– Я произвел фурор, потому что надел хороший костюм?
– Потому что ты нравишься людям.
– Прекрасно, а почему я нравлюсь?
– Потому что ты любезный, умный, приятный и красивый.
Амедео посмотрел на меня и саркастически улыбнулся.
– При отсутствии определенной характерной черты у художника все средства хороши, верно, Поль?
Сутин
– Амедео Модильяни, итальянец, еврей, пять франков за рисунок…
Я хожу между столиками «Ротонды», имея при себе листы белой бумаги, карандаш и уголь, и предлагаю посетителям нарисовать для них что-нибудь. Мало кто соглашается, но порой туристам все же интересно понаблюдать за мной во время работы. Некоторые хотят, чтобы я нарисовал их портрет, тогда мы присаживаемся за столик выпить вина за их счет и я прошу их позировать.
– Амедео Модильяни, итальянец, еврей, пять франков за рисунок…
Я называю это dessin à boire
[37]. Я понял, что могу этим зарабатывать или по меньшей мере получить возможность поесть и выпить. Иногда я довольствуюсь только бокалом вина, если у заказчика недостаточно денег. Это единственный способ не просить денег у моего друга Поля. Он бы невероятно разозлился, если бы узнал об этом, поэтому я предпочитаю ничего ему не рассказывать.
– Амедео!
Я оборачиваюсь и вижу запыхавшегося Мориса Утрилло.
– Амедео, у Сутина неприятности.
– Что случилось?
– Там жандармы. Они хотят ворваться к нему в дом. Пойдем со мной, мы должны ему помочь.
Хаим живет на первом этаже дома, похожего на склад. Это довольно неприглядный район в окрестностях Монмартра.
Жандармы стоят на улице, по обе стороны деревянной двери, которую мой белорусский друг запер изнутри на засов. У одного из жандармов течет кровь из носа. Они настойчиво стучат в дверь, которая остается закрытой. Поблизости толпятся люди, наблюдающие за происходящим.
Мы с Морисом подходим ближе, и кого мы видим? В стороне, сосредоточенно совещаясь, стоят комиссары Декав и Замарон.
– Ты видел, кто здесь?
– Пойдем отсюда, а то они опять попросят у нас картины…
– Подожди.
Я подхожу к двум ценителям искусства и сердечно их приветствую:
– Рад вас видеть!
Мы пожимаем друг другу руки.
– Модильяни, что вы здесь делаете?
– Я пришел, чтобы помочь вам.
– Помочь нам?
– Разумеется. Дело в том, что за запертой дверью находится наш друг.
– Правда?
– Скажите мне, что случилось?
Декав не выглядит взволнованным или разозлившимся; он разговаривает со мной так, будто просто должен разрешить какое-то скучное дело.
– Видите всех этих людей на улице? Они пожаловались на зловоние, которое исходит из квартиры этого типа.
– Вы знаете, что этот тип – художник?
– Нет, мы не знали, но в любом случае – вонь нестерпимая. Пришли два жандарма, он их побил, одного из них ударил кулаком в нос…
– Вы поняли причину зловония?
– Нет, он забаррикадировался изнутри и никого не впускает.
– Извините, но о каком зловонии идет речь?
– Что-то вроде разлагающегося трупа.
– Господи…
– Мы должны проверить, понимаете?
– Разумеется. Вы правы. А что он говорит?
– Ничего, только велит держаться подальше. Что он за тип?
Я смеюсь и пытаюсь успокоиться.
– Его зовут Хаим Сутин, он белорус, еврей, как и я.
– Сутин? Никогда о нем не слышал.
– Он талантлив, скоро вы о нем услышите. Проблема в том, что речь идет о довольно тяжелой проблеме современности.
– Какой же?
– Сутин еще не понял, что такое мыло, он им никогда не пользовался… С ним приходится разговаривать на расстоянии пары метров. Подумайте только: я научил его сморкаться в платок; прежде для этого он использовал рубашку. Он дикарь и много страдал – в его краях к евреям относятся плохо… Он рослый, крупный и сильный как мул. И пахнет примерно так же.
– Однако похоже, что тут запах более серьезный. Боюсь, что нам следует выбить дверь.
– В этом нет необходимости. Если вы нам позволите, мы с Морисом уладим дело.
– А если у вас не получится?
– В таком случае вы будете действовать, как сочтете нужным.
Декав и Замарон переглядываются.
– Хорошо, Модильяни, попробуйте.
– Не будете ли вы так любезны принести нам вина?
Они снова переглядываются, и Декав кивает в знак согласия.
Спустя некоторое время у меня в руках появляются кувшин вина и три бокала. Морис стоит рядом.
Я стучу в дверь. Нам отвечают рычанием.
– Убирайтесь, сволочи!
– Хаим, это я, Амедео. Я с Морисом.
– Вранье!
Морис подтверждает:
– Хаим, это правда, я тоже здесь.
– А полиция?
– Они здесь, но отошли подальше. Мы вдвоем.
Я стараюсь говорить очень спокойно.
– Открой, мы хотим с тобой поговорить.
– Нет!
– Не волнуйся, мы принесли выпить.
Наступает долгое молчание, затем мы слышим звук передвигаемой мебели и щелчок замка. Наконец дверь медленно открывается. Нам с Морисом ударяет в нос такой смрад, что назвать его зловонием – слишком мягко. Это типичный тошнотворный запах разлагающихся трупов. Мы вынуждены прикрыть лица платками.
Между створкой двери и косяком появляется наивное лицо Хаима; со звериной осторожностью он высматривает, что происходит снаружи.
– Что вы хотите?
– Я же тебе сказал – выпить.
– Вы с ними в сговоре?
– Давай поговорим об этом.
Сутин впускает нас и закрывает дверь. Нас тут же обволакивает зловоние. У меня кружится голова, мне приходится опереться на стул. У Мориса рвотный позыв. Мне не хватает воздуха, я закашливаюсь.
К потолочным балкам подвешены две разрубленные бычьи туши, которые уже начали разлагаться, на двух мольбертах – картины с недописанным наброском огромных кусков мяса. Меня разбирает смех.