На мои картины в стиле ню смотрят Жанна, Леопольд, Ханка, Луния, Паулетта и, прежде всего, синьора Берта Вейль, продавец предметов искусства и владелица крупной галереи – она заработала целое состояние на продаже картин современных парижских художников. Берта была первой, кто продал картину Пикассо и поверил в него. Она еврейка, как и я, но мне не следует ожидать особых привилегий. Говорят, что она очень требовательна.
Все молча перемещаются по дому, рассматривая картины. Все ждут, что скажет Берта, но пока она молча и внимательно исследует каждое произведение. Это продолжается бесконечно.
Больше всех нервничает Збо, он не спускает глаз с Берты, наблюдая за ее реакцией. Збо потратил немалые деньги на меня, на натурщиц и на все необходимое для реализации этой идеи. Мы ожидаем, что Берта Вейль решит организовать в своей галерее первую персональную выставку Амедео Модильяни.
Мы с Жанной в полной тишине обмениваемся вопросительными взглядами. У Жанны растерянное и взволнованное лицо, как у ребенка. Я смотрю на ее хрупкую фигуру, ее живот уже стал заметен. Мы оба знаем, что от мнения этой женщины может зависеть наше финансовое будущее и будущее ребенка, который скоро родится.
Даже Луния с волнением ожидает ответа. Она настолько сердечна, что, несмотря на обеспокоенность отсутствием вестей от мужа с фронта, проявила к нам искреннюю симпатию. Она сблизилась с Жанной, помогла ей пережить боль, причиненную враждебностью и безразличием ее семьи. Луния многое знает о нас, о наших денежных затруднениях, о моих разочарованиях как художника.
Наконец, Берта Вейль поворачивается и смотрит на меня проницательным взглядом.
– Модильяни, я уже долгое время не видела достойных картин в стиле ню… Ваши работы – неоценимы, уникальны, далеки от всяких условностей.
Напряжение наконец-то ослабевает, и все улыбаются. Похоже, что Збо еще больше гордится мной.
– Берта, я был уверен, что вам понравится.
– Это слишком слабо сказано. Мне не просто нравится; здесь нечто большее. Изысканность и чувственность, элегантность, которую можно найти только в утонченной классической итальянской живописи. Но вместе с тем эти работы – невероятно современные. Я не нахожу слов, чтобы выразить свои мысли. Эти работы выходят за границы моих ожиданий. Они безусловно должны быть выставлены на длительный период. Весь Париж должен увидеть вашу живопись.
– Синьора Вейль, я счастлив это слышать.
– Эти женщины двойственные, они сдержанны – и в то же время эротичны. Кажется, что их застали в момент близости.
– Это самые красивые натурщицы в Париже, они мне дорого обошлись, – некстати говорит Збо.
Берта Вейль изящно притворяется, что не расслышала.
– Моя галерея представит этот гарем на выставке, и все эти женщины будут соперничать за право быть избранными.
– И проданными.
Берта Вейль и на этот раз делает вид, что не слышала реплику Збо.
– Выставка продлится весь декабрь.
– Чтобы привлечь внимание публики, – Збо говорит с характерным для него коммерческим пылом, – я рекомендую выставить пару наиболее провокационных картин в витрину. Что скажете?
– Отличная идея, Леопольд.
Дорогая мама, беременность Жанны протекает без проблем.
Мои картины начинают продаваться, особенно портреты. Мне покровительствует крупный продавец картин, который гарантирует мне ежемесячный доход и организовывает мою первую персональную выставку в Париже. На выставке будут только мои работы, тридцать картин.
Мама, мои мечты начинают сбываться…
Всех целую.
Персональная выставка
– Амедео, хочу тебе сказать, что то, что мы с тобой делаем, – это действительно грандиозно. Ты для меня как брат. Ты, Жанна и ваш будущий ребенок – часть моей семьи. Для меня честь быть тебе полезным и помогать реализовать твои мечты. Я уверен, что однажды твои работы будут известны во всем мире.
– Збо… да ладно тебе.
– Невозможно, чтобы этого не произошло. Знаешь почему?
– Нет.
– Если ты видишь картину Пикассо – первое, что тебе непроизвольно приходит в голову: «Это работа Пикассо». Ты не можешь ошибиться. Пикассо невозможно ни с кем сравнивать, он уникальный.
– Так, и что?
– В отношении тебя – то же самое. «Это работа Модильяни». Невозможно ошибиться и спутать тебя с кем-то еще. Твой стиль – узнаваем.
– Збо, ты пьян.
– Да, порядочно. Ну и что?
– Поэтому ты на все смотришь оптимистично.
– Потому что я выпил?
– Да.
– Ерунда. Меня скоро вырвет, я приду в себя, но буду думать то же самое. Я рад, что мы вместе. Беатрис хотя бы в этом оказалась полезна – она познакомила нас. Ты ее видел с тех пор?
– Нет, ни разу.
– Даже случайно?
– Если она не хочет кого-то видеть, то не увидит даже случайно.
– Когда она увидит твою выставку, то поймет твою гениальность.
– Ты ошибаешься, Збо. Когда она увидит мою выставку, то скажет всем, что это ее заслуга.
В галерее Берты Вейль полно народу. На выставку пришли все известные мне парижские художники, среди них – мои давние друзья: Джино Северини, Мануэль Ортис де Сарате, Леонард Фудзита, Константин Бранкузи, Макс Жакоб и многие другие; я пока не видел только Пабло.
Я вижу много незнакомых мне людей, которые с большим уважением пожимают руку Леопольду и Берте. На их лицах одобрение и восхищение.
Ко мне подходит Мануэль и обнимает меня.
– Друг мой, ты нашел свой путь. Эта выставка – самая интересная в этом сезоне.
– Спасибо, Мануэль, я знаю, что могу доверять твоему мнению.
– Ты поразвлекся, да?
Я замечаю в глазах Мануэля чувство зависти.
– В каком смысле?
– Пока писал всех этих девушек.
К нам, подпрыгивая, подходит Макс Жакоб.
– Моди, тебе удалось заинтересовать даже меня, равнодушного к женской красоте.
Мануэль и Макс смеются, а я замечаю, что пришел Пикассо. Я спрашиваю Макса:
– Что говорит Пабло?
– Ничего не говорит – значит, ему нравится.
Бранкузи кладет мне на плечо свою огромную руку и шепчет на ухо:
– Вот видишь? Я всегда это знал. Ты упрямый.
– Такой же упрямый, как мрамор, который я больше не буду резать.
– Мы должны за тебя выпить. – Северини принес бутылку белого вина, он раздает нам бокалы и разливает вино. – Модильяни нравится женщинам, а женщины Модильяни нравятся нам!