Принц Модильяни - читать онлайн книгу. Автор: Анджело Лонгони cтр.№ 128

Мы чокаемся и выпиваем.

– А где Жанна?

– Она придет попозже. Она сейчас отдыхает.

К нам присоединяется Збо, возбужденный и довольный.

– Амедео, все идет отлично, все отзывы – восторженные.

Джино протягивает бокал Леопольду – и в этот момент мы слышим крики с улицы. Я подхожу к витрине, где выставлены две мои картины, и вижу, что снаружи собралась толпа жестикулирующих и явно недовольных людей. Через стекло я не слышу, что именно они кричат, и у меня создается ощущение, что все это происходит внутри аквариума. Собравшиеся хватают друг друга за одежду, толкаются, чтобы пробраться к витрине; я же замер в оцепенении, потому что среди этой неразберихи, среди этих искаженных от непонятной ярости лиц я узнаю одно, которое я видел лишь раз в жизни, но с тех пор не могу забыть. Это лицо синьора Эбютерна. Он один в этой гомонящей и беспорядочной толпе остается неподвижен, на его довольном лице застыла едва уловимая улыбка.

Мы со Збо пробираемся сквозь толпу и подходим к Берте Вейль.

Я оглядываюсь по сторонам, но отца Жанны уже след простыл. Возможно, я ошибся или у меня было видение.

Мужчина в штатском в сопровождении жандарма что-то говорит Берте; ему приходится повышать голос, чтобы его услышали.

– Слишком много на обозрении – вообще всё!

– В каком смысле?

– Вы притворяетесь, что не понимаете?

– В многовековой истории искусства были картины в стиле ню всевозможных жанров.

– Но эти отличаются особыми, хм, деталями.

– Какими?

– Вы разве не видите?

– Чего?

– Тут видны волоски!

– Вы шутите?

– Вы должны закрыть выставку.

– По какой причине?

– Оскорбление целомудренности. У меня предписание.

– Но мы только что открылись!

– А теперь закроетесь.

– Как вас зовут?

– Русселот, комиссар Русселот. Но я ничего не решаю – это приказ начальника полиции. Он получил несколько десятков жалоб.

– Но почему? Я не понимаю.

– Потому что в то время, как наши солдаты умирают на фронте, здесь выставлены подобные вещи.

Берта возмущена еще больше.

– Но это абсолютный идиотизм! Между этими событиями нет никакой связи!

– Меня это не интересует. Или вы закроетесь добровольно, или я вызову еще жандармов и мы закроем вас принудительно.

Я слушаю этот разговор молча. У меня нет сил, я беспомощен и не способен защитить свое творчество.

У меня кружится голова, мне не хватает воздуха, в ушах шумит – и все эти люди с искаженными лицами кричат беззвучно, я больше ничего не слышу. Перед глазами возникает улыбающееся лицо синьора Эбютерна. Потом я решаю, что и оно, вместе со всем остальным, должно исчезнуть в темноте.

Я снова увидел свет, только когда проснулся на матрасе, расстеленном на полу курильни. Тот самый, уже привычный мне свет, мягко танцующий вместе с тенями заведения.

У меня неясные воспоминания. Мои картины, толпа, Збо, синьор Эбютерн. Я даже не знаю толком, что пережил.

Я медленно поворачиваюсь на бок. Рядом со мной какие-то люди – один юноша спит полностью одетый, другой курит, обнаженная девушка закинула свою ногу на меня, ее волосы распущены. Я глажу ее мягкую кожу, пытаясь понять, кто она такая. Я ее не узнаю.

Я не помню – ни как тут оказался, ни сколько времени уже здесь. Должно быть, я не только курил, но еще и пил, поскольку на полу валяется бутылка коньяка, а от моей одежды несет алкоголем. Мои рубашка и брюки расстегнуты – вероятно, у меня что-то было с этой девушкой. Наверняка ничего особенного – не думаю, что я был в состоянии иметь интимные отношения. Опиум и коньяк мешают мне вспомнить.

Я поднимаю голову, пытаясь прийти в себя, застегиваю рубашку и брюки, убираю с себя ногу девушки и пытаюсь встать. Все кружится, в глазах режет, боль в висках. Я чувствую, как кровь отливает от головы, и снова падаю на матрас. Девушка стонет, поворачиваясь на бок. Я опять медленно поднимаюсь, и на этот раз у меня получается устоять на ногах. Похоже, я в состоянии уйти. Я спотыкаюсь, наступая на какие-то предметы, которые не могу различить в полумраке. Впрочем, я с трудом могу различить самого себя.

Моя судьба повторяется: я возвращаюсь в непотребном виде домой, где меня ждет женщина, но на этот раз не со злостью и обидой, а с любовью, печалью и беспокойством – и это еще хуже.

Жанна сидит на стуле, бледная, с влажными от слез глазами. Я вижу, что из-за растущего живота сидеть ей уже не очень удобно. Меня шатает, но я стараюсь приосаниться. Я знаю, что я виноват, и знаю, что Жанна не сердится, а просто беспокоится и переживает. Я опираюсь на спинку стула, чтобы не упасть. Жанна тяжело встает, подходит ко мне и поддерживает меня, помогая снять пропахшие алкоголем пальто и пиджак. Мы молча осуществляем эти простые действия, которые мне даются с трудом. Я указываю на кровать, Жанна понимает и, поддерживая, ведет меня до кровати.

– Где ты был?

Я не в состоянии ответить. И я боюсь упасть.

– Ты оставил меня одну на два дня!

– На два дня?

– Ты не заметил?

– На два дня? Прости…

– Где ты был?

Я не отвечаю; я сосредоточен на том, чтобы устоять на ногах.

– Я волновалась. Посмотри, на кого ты похож. Сколько ты выпил?

Мы доходим до кровати, и я падаю без сил.

Жанна разговаривает со мной с поразительным терпением в голосе:

– Это для тебя означает быть художником?

– Жанна…

– Ответь.

– Моя первая в жизни персональная выставка закрылась через два часа после открытия. Вот что означает быть художником.

Жанна качает головой и повышает голос:

– И поэтому ты пьянствуешь два дня подряд?

– Это моя реакция на неудачу, или на судьбу.

– Не стоит верить в судьбу.

– А во что я должен верить? Скажи мне. В Бога? В которого? В моего или в твоего? Я должен его умолять не быть ко мне жестоким?

Я собираю все силы, которые во мне остались, и говорю громко, глядя в потолок:

– Боже мой, умоляю тебя, дай мне передышку, отвернись, займись кем-то другим…

– Амедео, прошу тебя…

– Просишь? Знаешь, что сказали многочисленные богобоязненные у витрины галереи?

– Да, знаю.

– Они сказали, что мои картины – это непристойность, оскорбление нравственности, потому что пока их сыновья умирают на фронте, в Париже выставляются подобные вещи. Возможно, среди тех людей был и твой отец.