– Мой отец?
– Да, мне показалось, что я его видел.
– Ты же не серьезно это говоришь?
– Я видел его неподвижным среди толпы, он ехидно улыбался.
– Я в это не верю.
– Поверь, я тогда еще не был пьян.
– И этого достаточно, чтобы ты засомневался в своем искусстве?
– Ничто в мире не заставляет меня страдать сильнее, чем мое искусство.
– Амедео, послушай меня…
Я не даю ей сказать:
– Мое искусство – смертельнее любой болезни!
– Амедео, это не так!
– Я старею и умираю из-за своего искусства.
– Если бы ты не провел два дня, пьянствуя и неизвестно чем еще занимаясь, то знал бы, что все обсуждают твои картины.
Я ей не верю. Думаю, что она просто хочет облегчить мое отчаяние.
– Что ты говоришь?
– Амедео, это так. Збо дважды приходил, он искал тебя. Он был словно наэлектризован! Твои работы высоко оценили. Выставка была открыта всего два часа – и за это время купили две картины, а Берта Вейль выкупила пять других. Весь Париж говорит о твоих ню! Кроме того, есть возможность организовать выставку в Лондоне…
– Это неправда.
– Я клянусь тебе!
– Это невозможно.
– Возможно! Неудача может смениться удачей, если верить в лучшее.
У меня начинается внезапный приступ кашля, от которого в груди все болит; мне сложно дышать.
– Ты простудился?
– Не знаю…
– Где ты был?
Я качаю головой, потому что и сам не знаю ответа.
– Любовь моя, ты не можешь доводить себя до такого состояния…
Я нахожу необъяснимой эту нежность, которую она проявляет ко мне, не говоря уже о ее постоянном желании защитить меня. Она не обвиняет, не злится, не допрашивает. Жанна всегда старается понять и найти повод приободрить меня.
Я чувствую сильную боль в горле, спазм мешает мне говорить, у меня огромное желание разрыдаться. Жанна гладит меня по волосам, я прислоняюсь к ней, кашляя, и, наконец, ее бесконечная нежность вызывает во мне долгожданный поток слез.
– Любовь моя, успокойся. Тебе следует думать о том, что все происходит по определенной причине… Ты должен надеяться.
– Жанна, скажи мне, сколько времени дозволено надеяться?
– Все то время, что ты будешь отцом. Ты никогда не должен смиряться.
– Смириться – это как раз то, чего я хочу. Сдаться и перестать участвовать в сражении, которое я обречен проиграть.
– Нет, ты не должен так думать. Выставка в Лондоне, ты представляешь? Тебя заметили!
Я смеюсь на фоне приступов кашля.
– Меня заметили? Правда? Похоже на угрозу. Может, они хотят прикончить меня?
– Перестань!
– Хорошо, любимая. Возможно, ты права. Я постараюсь думать только о хорошем. Я буду думать, что новость о скандале вокруг моих картин действительно облетела весь город и все теперь хотят познакомиться с итальянским художником, евреем из Ливорно… А сейчас мне нужно отдохнуть… Прости меня, Жанна, но надежда очень утомительна.
Больница
Я открываю глаза и не понимаю, где я.
В окно светит солнце. Свет слишком яркий, он раздражает глаза; все поверхности отражают свет: белые стены, белый потолок. Я инстинктивно подношу руку к глазам, чтобы их прикрыть, и понимаю, что нахожусь в больничной палате.
Жанна сидит на металлическом стуле возле кровати. Она выглядит прекрасно: светлая кожа, ясные глаза, волосы с рыжими и светлыми проблесками. Беременность придала ей еще больше женственности.
У меня болит голова, я поворачиваюсь, чтобы поменять положение тела, – и замечаю, что одеяло и подушка запачканы кровью.
– Жанна…
Как только я произношу ее имя, кашель уничтожает меня… Боль в груди. Я задыхаюсь.
– Амедео, хочешь воды?
Я показываю ей знаком, что не смогу пить. Я пытаюсь успокоиться и показываю на кровь на постели.
– У тебя была очень высокая температура.
– Я не помню.
– Ты сильно кашлял.
– Я ничего не помню.
– Ты харкал кровью. Амедео, у тебя туберкулез.
Я молчу. Все кончено. У Модильяни – туберкулез. Теперь это не секрет. Все об этом будут говорить, будут держаться от меня подальше, будут меня избегать.
Я смотрю на Жанну и пытаюсь понять, о чем она думает. Она улыбается.
– Жанна…
– Я догадалась давно. Мне это неважно, главное – быть вместе.
Мы долго молчим, затем она улыбается мне мягко, понимающе и совершенно не тревожно.
– Врачи говорят, что ты восстановишься. Нужно только преодолеть этот момент. Состояние не тяжелое.
– Кто еще знает?
– Только Леопольд.
– Я хочу с ним поговорить. Никто больше не должен об этом знать.
– Он скоро придет, но это было первое, что он сам сказал. Мы никому не расскажем.
– Збо правда так сказал?
– Да. Любимый, не переживай. Тебе нужно восстановиться, чтобы остановить кровопотерю.
Это те же слова, что говорила мне мама. Я слышу это с детства. Остановить кровь.
– Внутри меня сидит монстр, – едва слышно говорю я Жанне, – который меня пожирает, и он не успокоится, пока не уничтожит меня.
Жанну не приводит в смятение мое отчаяние, она не сдается, она полна уверенности, как и подобает беременной женщине, думающей о будущем.
– Наши жизни больше не принадлежат только нам, у нас будет ребенок. Мы должны думать о наших будущих обязанностях и о нашей ответственности.
– Конечно.
– Мы должны быть единым целым.
– Жанна, мне жаль… Возможно, твои родители были правы.
– Не говори ерунду.
– Они предостерегали тебя от меня.
– Амедео, перестань…
– Прости меня, Жанна…
Я не успеваю закончить фразу, как меня начинает сотрясать от ужасных приступов кашля.
– Сейчас ты должен восстановиться. Мы уедем из Парижа. Тебе нужен морской воздух и солнце. Збо тоже так считает.
– Ну если Збо так считает, то невозможно его ослушаться.
– Сразу после разговора с врачами он все организовал. Он даст нам денег на поездку. Он говорит, что на море тебе станет лучше и ты сможешь писать. Он хочет новые картины.
– Новые картины, конечно.