Благодаря этой девочке я смогу найти все ответы. В ней заключена моя мечта.
Возвращение
– Амедео, я слишком устала, чтобы прямо сейчас возвращаться в Париж.
Пока я разговариваю с Жанной, Евдокия крутится вокруг нас, делая вид, что складывает пеленки пятимесячной Джованны, но на самом деле – подслушивая наш разговор.
– Тебе обязательно ехать?
– Збо хочет, чтобы я присутствовал при отборе и подготовке картин для отправки в Лондон.
– А он сам не может это сделать?
– Жанна, я даже не знаю, какие картины он продал, а что у него осталось… Пора взять контроль над тем, что происходит в моей жизни.
– Ты не доверяешь Збо?
– Жанна, я не знаю…
– После всего того, что он для нас сделал?..
– Любовь моя, после рождения Джованны я больше не хочу никому доверять.
Евдокия, со свойственной ей быстротой, уже все рассчитала:
– В городе еще не прекратились бомбардировки. Привезти Жанну и ребенка в Париж – неблагоразумно.
Ее лицемерие настолько очевидно, что я не могу это не отметить:
– Конечно! И прежде всего – потому, что все сразу узнают о рождении Джованны… – Я улыбаюсь, провоцируя ее. – Сплетни хуже бомбардировок.
– Возвращаться неблагоразумно в любом случае.
– Сколько вы еще собираетесь скрывать от мужа, что он стал дедушкой?
Ее не задевает мой сарказм; она преследуют только свои цели.
– Будет лучше, если Жанна останется здесь. Ей нужно время для восстановления после родов.
– Она родила несколько месяцев назад.
– Я не буду обсуждать эти вещи с мужчиной.
– Хорошо, сколько на это нужно времени?
– Мы это решим позже.
Я начинаю нервничать, и Жанна это сразу замечает.
– Амедео, перестань. Нет смысла это обсуждать сейчас.
Я открыто бросаю вызов Евдокии:
– Вернуться в Париж с ребенком – неприлично, это противоречит законам нравственности, так? Нам удалось скрыть беременность, а теперь мы вернемся с новорожденной?..
– Амедео, хватит, прошу тебя.
– Вам никто не мешает вернуться в Париж. Поезжайте один.
– Вам ведь не терпится остаться с вашей дочерью наедине, чтобы забить ей голову покаянием?
– Не я побуждаю ее к грехам.
– Действительно, в этом вопросе экспертом являюсь я.
Жанна пытается смягчить ситуацию:
– Амедео, ты можешь съездить в Париж и вернуться к нам…
– Жанна, ты правда не хочешь возвращаться в Париж?
Евдокия тут же отвечает вместо дочери:
– Роды были сложными, ей нужно восстановиться. Позже, возможно…
Я ее резко обрываю:
– Я разговариваю с вашей дочерью!
– Я тоже имею право высказаться.
– Вам нравится в Ницце, потому что вас тут никто не знает. Никаких сплетней, болтовни…
Евдокия не отвечает. Жанна берет меня за руку и бросает взгляд на мать, пытаясь внести ясность:
– Амедео, мы скоро вернемся в Париж, и я с гордостью покажусь всем вместе с тобой и Джованной. Они могут говорить и думать все, что хотят.
Я обращаюсь к ее матери.
– Интересно, насколько сложна жизнь лицемерки? С одной стороны – любящая мать, с другой – ненавидящая ханжа… Вас больше беспокоит то, что подумают люди, чем счастье вашей дочери.
– Жанна, попроси его прекратить.
– Кого вы больше обманываете? Вашего мужа? Прихожан в парижской церкви? Вашу дочь? Как, должно быть, утомительно – целыми днями притворяться… Как вы живете в этой тюрьме?
– Модильяни, имейте уважение! Вы разговариваете с женщиной, которая вам в матери годится.
– Нет, вы моложе моей матери и тем не менее кажетесь старше ее. Она превосходит вас по открытости мышления и чувству свободы, и по материнской любви – тоже. Уважение заслуживают не только возрастом.
– Мне жаль вашу мать: у нее такой сын… В вас нет ничего хорошего, вы больны и бедны, однако вы бесстыдно хотите выставить напоказ ваше отцовство.
– Ну вот, если вас спровоцировать, то открывается ваша истинная натура. Что бесстыдного в моем отцовстве?
– Вы называете меня лицемеркой, а сами все еще не назначили дату свадьбы и не зарегистрировали вашу дочь. Вы правда думаете, что вы лучше меня?
– Да, значительно.
– Жанна, ты ничего не скажешь в защиту своей матери?
– Мама, ты сама прекрасно защищаешься.
– Ты понимаешь, с кем ты связалась?
– Разумеется, и я довольна. Ты хочешь, чтобы я притворилась в раскаянии? Тебе станет от этого лучше? Я во всем согласна с Амедео. Мы вместе пришли к вам попросить благословение на брак, и нас никто не принуждал. Но в тот момент вас не интересовала свадьба – ни тебя, ни папу. Вы повернулись к нам спинами.
Славной женщине нечего ответить своей дочери.
– Я благодарю тебя за твою помощь сейчас и за то, что ты была рядом со мной в этот период, но не более того. И ни ты, ни отец, ни брат не заставите меня поступать согласно вашим прихотям, не заставите разлюбить отца моей дочери. Мне не в чем раскаиваться.
– Теперь уже конечно…
Я вижу, как лицо Жанны искажается.
– Теперь уже – что? Теперь у меня есть дочь, и я не могу вернуться назад? Ты это хочешь сказать? Ты права, мама: назад уже не вернуться…
– Этот человек не в состоянии заботиться о ребенке.
Первое, что мне попадается под руку, – это бутылка воды; я беру ее и разбиваю о стену, прямо рядом с дорогой Евдокией; она вздрагивает и прячется за дочь.
– Он сумасшедший, он опасен!
Я кричу ей в лицо:
– Синьора Эбютерн, настал момент раскаяния! Нельзя безнаказанно говорить все, что думаете. Ведь так учит ваша религия? Рано или поздно приходит час расплаты.
Жанна берет меня за руки.
– Хватит, Амедео. Прошу тебя.
– Твоя мать должна покаяться! Не нужно дожидаться мук ада, чтобы искупить лицемерие. Синьора Евдокия, не нужно умирать, чтобы быть наказанными, – иногда об этом заботится сама жизнь.
Праздник
Париж. Как же мне его не хватало!
Я в «Ротонде». Мои друзья узнали о том, что я стал отцом, и организовали праздник.
Мы уже немного навеселе, и все хотят разделить мое счастье по случаю новорожденной. Я дал горсть монет скрипачу, и он нас развлекает ритмичной музыкой, постукивая башмаками о дощатый пол в такт мелодии.