Есть две вещи, которые я не умею скрывать: опьянение, более частое, и счастье, более редкое. Сегодня обе вещи объединились.
Я вижу, как мелькают бутылки вина и бокалы в руках Пикассо, Зборовского, Макса Жакоба, Джино Северини, Мануэля Ортиса де Сарате, Диего Риверы, Константина Бранкузи и многих других. Немного поодаль сидит улыбающаяся Кики в компании Кокто и его друзей.
Я полон энергии, со мной давно такого не было; я счастлив праздновать рождение моей дочери и разделить вместе с приглашенными новый этап моей жизни. Я стою на столике и следую ритму скрипки, затем знаком прошу скрипача остановиться и повышаю голос, чтобы меня все услышали:
– Господа, вы все должны выпить вместе со мной! Для этого есть прекрасный повод.
– Джованна! – кричит Макс Жакоб.
– Сегодня вечером я решил, что это последняя пьянка в моей жизни.
Зал реагирует скептически. Слышится гул недоверия.
– Вы мне не верите?
– Нет, Моди, я тебе не верю! – выкрикивает Мануэль.
– Ну и зря, друг мой.
Я внезапно становлюсь серьезным. Все это замечают и замолкают.
– В доме пьяницы никогда нет спокойствия. А в моем доме теперь появилась малышка, которая должна расти в спокойствии.
Все это я произношу с бутылкой в руке; я пью прямо из горла. Макс ехидно уточняет:
– Значит, это не ты сейчас пьешь вино?
Все смеются. Я упорствую:
– Торжественно клянусь, что с завтрашнего дня я больше не притронусь к алкоголю! Я освобожусь от всех своих зависимостей – и от алкоголя, и от идеализма.
Друзья недоверчиво качают головами.
– А я ему верю, – поддерживает меня Пикассо. – Он пьян, а пьяный всегда говорит правду.
– Спасибо, Пабло. Ты правильно сказал.
– Но мы должны определиться, что такое правда.
– Скажи ты, Пабло.
– Правда для пьяного – это не то, что он думает.
– Нет? А что же тогда?
– Это то, что он представляет, когда мечтает.
Все смеются.
– Дорогой Пабло, я никогда не мог различить, когда я более глуп – в состоянии опьянения или когда трезвею. Но я уверен, что наша сегодняшняя пьянка поможет мне образумиться и положит конец моей глупости.
Кики подходит ко мне, шурша юбкой.
– Моди, ты слишком пьян… Завтра ты и не вспомнишь эти обещания.
– Я все вспомню. Ну и потом, я знаю, что вы мне напомните об этом, ведь правда?
Ответом на мой вопрос звучат аплодисменты. Кики поворачивается к нашей компании:
– Итак, если вы называете себя друзьями этого человека, вы должны будете набраться смелости, как это сделаю я, чтобы дать ему пинка под зад, если только он прикоснется к вину.
Снова аплодисменты. Я посылаю Кики воздушный поцелуй и поднимаю бокал.
– Я хочу выпить вместе с вами!
Все присутствующие поднимают бокалы, стаканы и даже бутылки.
– За мою итальянскую малышку – за Джованну!
Все отвечают хором:
– За Джованну!
– Стать отцом несложно, это может сделать любой идиот, даже я. Но хороший отец отличается тем, что может изменить свою судьбу.
Все смеются. Я выпиваю, продолжая стоять на столе; меня шатает.
– Неудача всегда меня поджидала на пути, который я выбирал, чтобы ее избежать, – но с этого дня все изменится. Любой путь будет правильным. Бог, или кто там за него, часто сводит нас не с теми людьми, но потом – когда, наконец, мы встречаем подходящего человека, – мы должны понимать важность этого.
Слышатся голоса из зала:
– Молодец!
– Правильно!
Я продолжаю:
– С этого момента единственно верными словами станут «любовь» и «долг».
Затем я пью еще и повторяю, уже гораздо менее связно:
– Любовь и долг…
Я останавливаюсь, собираюсь с силами. Все вокруг меня кружится.
– Кстати, о долге… Я хочу сказать пару слов о наших солдатах на фронте. Мы здесь пьем ради веселья. Но и солдаты тоже пьют.
Столик, на котором я стою, слегка пошатывается.
– Им тоже дают выпить. Все вы знаете, что алкоголь вселяет мужество и снимает страх. Поэтому я и пью.
Меня шатает, я не знаю, смогу ли продолжать говорить. Публика стала серьезной и слушает меня внимательно. Я по очереди смотрю в глаза своим друзьям.
– Войска, у которых в распоряжении будет больше вина, чтобы напоить солдат и послать их на гибель, выиграют войну.
Все молчат. Я теряю смысл своей речи, но продолжаю:
– Я хочу сказать тем из вас, кто не верит мне, что…
Я делаю паузу, пытаясь сосредоточиться.
– Алкоголь – причина многих преступлений. Не только на войне. Многие их совершают даже трезвыми. Трезвыми… совершаются самые тяжкие преступления…
Я прерываюсь, не в силах продолжить; я потерял нить рассуждений и не помню, о чем я говорил.
– Я вам клянусь, что…
Кажется, будто столик начинает вибрировать, – но на самом деле это мои ноги трясутся. Стены, лица, светильники вращаются вокруг меня. Мои ноги подкашиваются, и я лечу на пол.
Я чувствую очень сильную боль – сначала во всем теле, а потом и в голове. Наступает молчание, свет и голоса исчезли. Больше ничего нет, и меня тоже.
Свет
Если это смерть, то она не так уж плоха. Эти свет и тепло, которые меня окружают, очень приятны. Я не понимаю, где нахожусь. Я ничего не вижу, не различаю деталей. Я открываю глаза (а может быть, они мне только кажутся открытыми), но не понимаю, где я. Я вижу только свет. Я могу ожидать чего угодно – жизни, смерти…
Лучи солнца, которые проникают в окно сбоку от кровати, напоминают мне место, где я уже бывал. Свет слепит мне глаза в точности как в прошлый раз. Белые стены, белый потолок… Напротив меня сидит Леопольд Зборовский и улыбается мне.
– Я умер?
– Нет.
– У меня болит все тело.
– Я тебе верю.
– Что за плохие новости ты хочешь мне рассказать?
– Сначала я тебе хочу рассказать хорошие. Готов?
Я подаю знак согласия.
– Осенний салон и лондонская галерея Hill взяли твои картины.
– Ты шутишь?
– Вовсе нет. Я думаю, что удача поворачивается к тебе лицом.
– Збо, не говори мне этого.
– Нет, я буду говорить. Амедео, не будь суеверным. Когда-нибудь тебя признают одним из самых значительных художников этого века. Я всегда был в этом уверен.