Мне все это надоело. Единственное, что нас все еще объединяет, – это те моменты, которые связаны с любовными утехами, но и тут всегда именно я выступаю инициатором нашей связи.
Он слишком много пьет и говорит, что это моя вина, что до встречи со мной он так не пил. Он часто уходит из дома и отсутствует долгие часы, и я знаю, что он тем самым избегает общения со мной. Думаю, что он встречается с другими женщинами.
Я ревнива, но я не моралистка. Я не вправе осуждать чужие сексуальные привычки, поскольку сама никогда ни в чем себе не отказывала. Однако я всегда была верна Амедео; теперь же ощущение, что он встречается с другими женщинами, позволяет мне чувствовать себя довольно свободной.
Узнав, что я встречалась с другими мужчинами, он совершенно потерял рассудок. Должна сказать, что я очень удивлена: я не думала, что в нем разыграется такая бурная ревность. Внезапно, как по волшебству, между нами снова появилась страсть. Совершенно не планируя этого, я получила то, что хотела, – возвращение к началу наших отношений.
У меня даже не было необходимости спать с другими мужчинами – оказалось достаточно того, чтобы меня увидели в их компании. Слухи быстро распространились. Кто-то за мной ухаживал? Я была особенно любезна с кем-то из друзей? Очаровательный мужчина взял меня за руку во время прогулки по Монпарнасу? Этих мелочей хватило, чтобы Амедео внезапно появился в том же месте, оскорбляя меня и того, кто находился в моей компании. Случались даже удары и пощечины, однажды мы с ним подрались. Все это было очень забавно. Это разжигало пыл и имело единственную цель – оказаться в постели, охваченными страстью. Мне все это очень нравилось, но на него это оказывало скорее изнуряющее действие.
Однажды среди картин, которые он писал, я нашла портрет молоденькой девушки. Я спросила у Зборовского, кто она. Он назвал мне только имя девушки и название картины: Симона Тиру и «Молодая женщина с белым воротником». Я спросила напрямую у Амедео, кто такая Симона Тиру. Он невинно ответил, что познакомился с этой девушкой у Розалии однажды вечером в компании друзей и написал ее, потому что его тронуло ее печальное выражение лица.
– Хрупкая и меланхоличная красота.
– Такая меланхоличная, что ты затащил ее в постель.
– Нет.
– Ты врешь.
– Это правда.
Я не поверила ему и учинила самый настоящий допрос:
– Где ты писал портрет?
– В моей студии.
– Вы были одни?
– Да.
– И между вами ничего не было?
– Ничего.
– Я тебе не верю.
– Почему?
– Ты был наедине с женщиной. Думаешь, я глупая?
– Уверяю тебя, ничего не было.
После долгой перебранки он все-таки признал, что его очень привлекла податливая натура девушки.
– Красивая, хрупкая, меланхоличная, и ты затащил ее в постель. Расскажи, как это – заниматься любовью с не особо умной женщиной?
– Я не сказал, что она не особо умная.
– И какая же она?
– У нее было особое очарование. Я и забыл, что бывают совершенно не доминирующие женщины.
Ссора в этой ситуации была неизбежна. Я почувствовала себя униженной, но не потому, что мне предпочли другую женщину. Я не могла принять тот факт, что он мог обратить свое внимание на существо, диаметрально противоположное мне.
– Значит, можно поставить под удар отношения со мной из-за какой-то глупой девки?
– Ты даже не представляешь, насколько спокойны и мягки женщины подобного типа. Знаешь, Беатрис, иногда после долгой бури хочется немного затишья…
Конец
Я захожу в комнату и вижу, что она сидит на стуле, молчаливая и взволнованная. Нет необходимости говорить что-то; мне нечего сказать.
Я шатаюсь, у меня спутанные и влажные волосы. Я просто хочу спать, лишиться чувств, чтобы избежать ненужных слов и споров. Я даже не могу скрыть, что я пил, потому что запах алкоголя меня выдает.
Я осторожно подхожу и глажу ее по волосам, она грубо отстраняет мою руку. У меня нет сил возражать, я падаю на диван.
Беатрис смотрит на меня с отвращением.
– Мы всё подготовили, а ты не пришел… Ты поставил Зборовского в неудобное положение.
Я не отвечаю. У меня кружится голова, меня качает из стороны в сторону. Я закрываю глаза, но так еще хуже; я чувствую себя так, будто меня опрокинули и перевернули несколько раз. Со мной такое случается всякий раз, когда я крепко выпью, – с самого первого раза во Флоренции. Я поднимаю веки и вижу потолок, неподвижный и надежный. Я пьян. Я знаю заранее все то, что она скажет, и не могу ничего сделать, чтобы избежать этого разговора.
– Это была и твоя выставка.
– Моя выставка?
– Как ты мог забыть?
– Где?
– Где? Ты не знаешь?
– Я не помню.
– В студии Эмиля Лежена. Мы тебя ждали.
– Правда?
Я смеюсь, и это приводит ее в ярость.
– Знаешь, чьи картины были выставлены вместе с твоими? Кислинга, Матисса, Ортиса де Сарате, Пикассо… Амедео, там было четырнадцать твоих картин.
– Они имели успех?
– Ты просто должен был появиться в приличном виде, не пить и сказать пару слов о своих картинах.
– Сказать пару слов о моих картинах, всего-то?
– Все было напрасно.
– Ты сама могла сказать пару слов о моих картинах. Ты же эксперт, ты пишешь для самого известного лондонского журнала…
Я смеюсь и закашливаюсь. Ночь, проведенная на улице, не пошла мне на пользу; холод и влажность проникли в кости и легкие.
– Где ты был?
Я не отвечаю. Она становится агрессивной и подходит ближе.
– Где ты был?
– Я не помню.
Это действительно так. Я должен восстановить в памяти события прошлого вечера, но это непросто.
– Кажется, я был с Диего Риверой… Мы поругались… Я утверждал, что в живописи пейзаж и натюрморт не имеют смысла. И он разозлился.
Она недоверчиво смотрит на меня.
– Что? Нет, я не могу в это поверить.
– Этот глупый толстяк Диего пытался ударить меня своей тростью! Но у него не получилось, он слишком жирный и медлительный.
Беатрис сейчас напоминает взведенную пружину; в любой момент она может распрямиться.
– Ривера не понимает, что живое человеческое существо – это высшее творение природы. Я могу писать только людей.