– Умны? Чтобы понимать, не нужен ум. Нужно вдохновение или интуиция.
– Ах, вдохновение и интуиция? Но эти достоинства есть не у всех, верно? Держу пари, что твоя русская поэтесса наделена ими. С ней ты, вероятно, говорил только об искусстве – и она сочиняла стихи, пока ты ее трахал!
У меня безудержное желание оскорбить ее при всех – но я лишь улыбаюсь.
– Может быть, ты хотела быть на моем месте?
Впрочем, отсылка к ее бисексуальности не вызывает никакого интереса у гостей, поскольку ни для кого это не новость.
– Или ты ревнуешь меня к моему прошлому?
– Мне нет дела до твоего прошлого, меня интересует твое настоящее и будущее. Сейчас – подходящий момент завести знакомства, ты должен встречаться с нужными людьми.
– Ты не понимаешь смысла того, что я делаю, – но хочешь продавать мои работы. Почему?
Она взяла себя в руки и уже не плачет.
– Не будь наивен! Искусство – это обман. Все зависит от конкретного человека; если ему нравится – человек покупает. Но ты боишься денег, потому что посредством их и измеряется одобрение.
– Нет. Искусство – как страсть: им нельзя обладать за деньги. Можно купить половой акт у проститутки, но не страсть!
Пабло наблюдает за нами с видом ученого, проводящего опыты на живых существах в лаборатории. Похоже, ему интересно то, что я говорю. Меня, напротив, больше не заботит аудитория. Уровень ссоры уже зашкаливает. Беатрис забывается и почему-то считает, что вправе говорить мне все, что думает.
– Наступит момент, когда ты постареешь, а пожилой представитель богемы выглядит жалко.
– Если бы я пошел на фронт, такая возможность могла бы быть исключена. Во всяком случае, скажи Зборовскому, что я не заинтересован в сотрудничестве.
– Жаль, потому что он хотел предложить тебе фиксированную и гарантированную ежемесячную оплату.
Публика заинтригована нашей ссорой, кульминация нарастает. В сущности, мы играем перед ними самый настоящий спектакль, бесплатный и уникальный.
– И какую же?
– Двадцать франков в день. У тебя больше не будет необходимости продавать свои рисунки в барах, никаких больше dessin à boire. Тебе будет на что жить, и ты обретешь чувство собственного достоинства, понимаешь?
Я молчу, смотрю на бутылку и думаю о том, что Поль Гийом оплачивает мою студию, платит мне авансом за картины, но фиксированный доход мне еще никто не предлагал. Это происходит впервые, и если это правда, я должен быть благодарен Беатрис за такое посредничество. Долги превращают нас в рабов. Двадцать франков в день – это шестьсот франков в месяц.
– Заманчивое предложение, да?
Беатрис вызывающе улыбается. Она как паук, который плетет паутину внимания и благосклонности с целью привязать к себе жертву. Но верно и то, что я устал голодать и не иметь художественного признания. Я пытаюсь успокоиться.
Я допиваю вино.
Она подходит ко мне, резким движением выхватывает у меня бутылку и швыряет ее о стену. Вот она, долгожданная кульминационная сцена! Публика в шоке делает шаг назад. Женщины вскрикивают от неожиданности, а дружки Кокто закрывают лица руками.
– Ты не должен пить!
– Это еще один приказ?
– Ты больше не должен пить! Ты должен сосредоточиться на живописи. Я не буду ползать у твоих ног, пока другие художники делают карьеру. Ты думаешь, я способна довольствоваться тем, что ты спишь со мной?
– Конечно, нет. Ты хочешь еще приказывать мне, что делать, как дышать, как жить.
– Именно! Я помогаю тебе жить.
– Даже не знаю, что мне делать с властной амазонкой, которая покупает мне краски и холсты, но наполняет мою жизнь приказами и запретами. Знаешь что? Пиши в своем журнале о художниках, которые тебе нравятся, и оставь меня в покое.
Я собираюсь уйти, но она берет меня за руку.
– Ты нуждаешься во мне!
– Ты не убедишь меня в этом, лишь повторяя одно и то же.
– Тебе нужна толстая и простодушная итальянка, которая всегда говорит «да»?
– По крайней мере, она бы мне позволяла спокойно пить.
– Вино – единственное, что тебя интересует? Ты меня не любишь!
– Нет! Это ты меня не любишь! Я ухожу от тебя.
Я направляюсь к выходу из комнаты. Беатрис вдогонку угрожает:
– Если ты переступишь порог квартиры – больше не возвращайся!
– Не беспокойся, не вернусь.
Не оборачиваясь, я дохожу до двери и закрываю ее за собой, хлопнув со всей силы. Я спускаюсь по лестнице – и вскоре слышу звук быстро догоняющих меня шагов.
– Постой!
Я не отвечаю и продолжаю идти вниз.
– Остановись!
Ее голос сейчас уже не тот, которым она отдавала мне приказы.
– Прошу тебя, остановись. Амедео!
Я продолжаю спускаться. Беатрис оставила своих гостей – и теперь, когда мы одни, заговорила по-другому:
– Амедео, прошу тебя…
– Теперь ты просишь?
Она почти догнала меня, я вижу ее этажом выше. Мы обмениваемся взглядами.
– Прости…
Я на мгновение останавливаюсь.
– Знаешь, сколько я там стоял под дверью и слушал вас?
– Ты нас подслушивал? Ну и что? Что я сказала плохого? Я говорю о тебе только хорошее. Я люблю тебя.
Я не отвечаю и снова начинаю спускаться. Она следует за мной и говорит умоляюще:
– Не бросай меня… Послушай!
Я задаюсь вопросом, как она за несколько секунд может перейти от ярости и абсолютной уверенности к мольбе.
– Амедео.
– Ты оставила своих гостей в одиночестве.
– Мне нет до них дела.
– Ты врешь. Только до них тебе и есть дело. Иначе как бы ты писала статьи для своего журнала?
– Останься со мной?
Я останавливаюсь и смотрю на нее.
– Беатрис, это не так работает.
– А как?
– Я не знаю, я еще это не понял, – но не так.
– Скажи, как надо…
Она подходит ко мне вплотную.
– Беатрис, у нас не получается быть вместе. Люди меняются в зависимости от человека, который с ними рядом, и я себе таким – рядом с тобой – не нравлюсь. Наши отношения не могут продолжаться.
Она прислоняется ко мне и толкает меня в сторону коридорчика, в который выходят двери двух квартир.
– Могут, потому что между нами все по-особенному.
– Нет, между нами все обострено. Когда мы вместе, наши достоинства становятся невыносимыми недостатками.