– Да, я знаю его. Вы можете по-прежнему давать Гийому ваши картины на продажу, без проблем. Я вас только попрошу показывать их мне – в первую очередь.
– И это все?
– Да. Если дела пойдут хорошо, два посредника определенно не помешают работе. У вас долг признательности, и я вас понимаю.
Этот человек – мягкий и невзыскательный, он не накладывает запреты, не ставит условия. Поверить не могу, что все это происходит именно со мной.
Страсть
О бомбардировках всегда предупреждают сирены. Когда воет сирена, необходимо выключить свет, даже свечи. Парижане закрываются в домах или спускаются в подвал; одни плачут, столбенеют от ужаса, другие молятся, прижимают к себе детей…
Мы с Амедео – занимаемся любовью.
Я всегда прошу его делать это страстно и жестоко. Я хочу, чтобы он брал меня силой и тянул за волосы. Я хочу этим заниматься пьяной. Я пью виски, он – вино; мы пьем, чтобы не чувствовать опасность смерти. Я хочу, чтобы он давал мне пощечины, – это перекрывает шум бомб. Мне недостаточно только наслаждения, мне необходимо испытывать боль, которая унесет меня прочь от реальности. Когда тебе дают пощечину, какое-то время ты думаешь только об этом, а не о бомбах, сброшенных на беззащитных парижан с цеппелинов или с самолетов.
Поначалу бомбардировки, страх и секс склеивали наши отношения. По истечении времени я чувствую, что у Амедео больше нет страха – как нет и былой страсти.
К сожалению, между нами продолжаются ссоры. Он не понимает, что только я могу изменить его жизнь. Он не замечает художественного и социального прогресса, которые смог получить благодаря мне.
То, что люди заметили его существование, результат не только его живописи. Да, люди влюбляются в его удлиненные фигуры, но за этим стоит большая работа. Все научились любить его, потому что я его люблю; это я их научила.
Он не хочет этого понять. Куда его до сих пор приводили собственные решения? Он хочет лишь создавать, остальное его не касается; но вершин достигают не только с помощью искусства, но и путем убеждения.
Я выждала достаточно времени, прежде чем написать о нем в своем журнале. Он делал вид, что ничего не происходит, он ничего не спрашивал, не показывал, что ему это неприятно. Я писала о других художниках, о нем – нет. Друзья тоже удивлялись, что я не писала о Модильяни для The New Age. Я всегда отвечала одно и то же: нужно набраться терпения. Я написала о Пикассо, отзываясь о нем с изумлением. Амедео страдал молча. Я наблюдала за ним, когда он читал мою статью; дочитав, он со злостью швырнул журнал на пол.
Амедео ревнует меня к Пикассо; конечно, не в сексуальном плане – с эстетической точки зрения они просто несравнимы. Он ревнует к Пикассо, потому что я того уважаю и остальные любят Пабло.
Все признают, что я многое сделала для Амедео; прежде всего я улучшила условия его жизни. Он живет в моей квартире, при этом сохранил за собой и свою студию, но никогда не остается там ночевать. Теперь у него достаточно денег. Он регулярно питается.
Зборовский расположен к Амедео и обстоятельно заботится о нем. Леопольд отправил две его скульптуры в нью-йоркскую галерею современного искусства и несколько картин в парижскую галерею Жоржа Бернхайма.
Когда я увидела, что Амедео создал определенное количество картин, я написала о нем статью в The New Age. Я очень лестно о нем отозвалась, сказав, что никакой другой ныне живущий художник не изобразил на своих портретах такое количество представителей культурного сообщества, своих современников, среди которых Бранкузи, Сутин, Кислинг, Грис, Липшиц, Кокто, Сюрваж, Пикассо, Ривера, Гийом, Зборовский, Жакоб…
Однажды он заявил мне, что устал от страсти.
– И чего же ты хочешь?
– Я бы хотел более размеренных отношений, немного спокойствия. А ты – нет?
– Амедео, разве тебе нравится спокойствие?
– Я бы этого хотел. Еще я бы хотел давать и получать любовь.
– В страсти тоже есть место для любви.
– Но страсть не дает спокойствия.
– Ты имеешь в виду, что мы не должны влюбляться друг в друга?
– Возможно, следует это делать помедленнее.
– Устало хромать без потрясений, как старики?
– Мне нравится идея быть старым.
– Сдержанность наводит скуку.
– Ладно, Беатрис, я не хочу это обсуждать, и тем более – убеждать тебя.
Мориса Утрилло поместили в психиатрическую больницу Святой Анны. Когда Амедео узнал об этом, он пошел навестить друга вместе с Сюзанной Валадон. Вернулся он потрясенным – и не разговаривал два дня.
Я не понимаю этих страданий Амедео в отношении Мориса – человека, который всегда был убогим, безнадежным. К подобным людям опасно привязываться: рискуешь сам пострадать из-за них. Судьба людей, которые сами себе причиняют вред, предрешена, для них нет спасения или избавления. Испытывать боль и сострадание к ним означает провалиться в их ад. В отношении таких людей нужно сохранять эмоциональную дистанцию, иначе можно причинить вред себе – без того, чтобы принести добро им.
После нескольких дней молчания и пребывания в мрачном расположении духа Амедео признался мне, что отнес бутылку вина Морису, желая сделать ему приятное. Но условия в психиатрической больнице отличались от тех, что он ожидал. Он оказался в своего рода тюрьме. Морису было запрещено покидать палату и тем более принимать алкоголь. Он и без того был похож на разъяренного зверя, но, увидев принесенную Амедео бутылку, в полном смысле пришел в бешенство, надеясь заполучить ее во что бы то ни стало. Как только бутылка оказалась у него в руках, он от перевозбуждения выронил ее, и вино разлилось на грязный пол. Утрилло потерял всякое достоинство: он бросился на пол и принялся слизывать вино, не смущаясь острых осколков стекла и грязи.
Этот рассказ не удивил меня. Амедео, напротив, был очень впечатлен потерей человечности и унижением, вызванными алкогольной зависимостью.
Этот рассказ также стал причиной очередного конфликта между нами. Когда я увидела его глаза, влажные от слез, я разозлилась. Я высказала ему все, что думаю. Прежде всего, он не должен был приносить вино душевнобольному. Дружба должна выражаться другими способами, не нужно мешать лечению и позволять возвращаться к своим скверным привычкам человеку, который и так находится на грани. Я сказала ему, что эта идиотка Сюзанна Валадон должна была предотвратить подобную ошибку.
После этого Амедео несколько дней не разговаривал со мной. Когда мы снова начали общаться, он лишь сказал мне, что вопрос закрыт и мои суждения ему не интересны. Он систематически избегает любых дискуссий и споров. Все это показывает, что Амедео потерял интерес к моей точке зрения.