– Ты меня всегда презирала, потому что я не ищу одобрения других. Теперь ты можешь найти себе более удачливого художника.
Пытаясь выдержать боль, она говорит еле слышно, но со всей злостью, на которую способна.
– Удачливого? Удача – единственное, чем ты объясняешь успех других.
Я еще сильнее сжимаю ее горло.
– Настоящие художники имеют иные права по сравнению с другими людьми. Наши потребности и мысли ставят нас выше твоей буржуазной морали. Ты отказалась от ребенка из страха, что я не смогу его содержать на деньги от продажи моих картин. Ты просто жалкая расчетливая сука.
Внезапно я понимаю, что могу ее задушить. Я ее отпускаю. Она сгибается пополам, пытаясь вдохнуть. Я смотрю на нее – и испытываю лишь безразличие.
– Не ищи меня больше.
После этого я разворачиваюсь и ухожу. На этот раз я уверен, что ни один из нас не захочет ничего менять. Никто не изменит своего решения.
Слово «конец» опускается, как пыльный тяжелый занавес.
Жанна
Я иду по бульвару Монпарнас. Внезапно раздается громкий, многократный трамвайный звонок. Я оборачиваюсь. Водитель пытается резко затормозить, но трамвай продолжает скользить по рельсам, издавая пронзительный скрежет. Все прохожие оборачиваются; кто-то кричит. Я нахожусь довольно далеко и не понимаю, в чем дело, но затем я вижу, что какой-то мужчина медленно идет по рельсам навстречу трамваю. Он ничего не замечает. Не обращая внимания на шум, он сам себе улыбается.
Это он. Я давно не видела его, за эти несколько лет я сделала все, чтобы избегать встреч с ним.
Трамвай продолжает движение. Я, застывшая от ужаса, начинаю молиться, чтобы произошло чудо. Внезапно какой-то юноша срывается и бежит по тротуару. Он единственный, кто не растерялся и знает, что делать. Он перебегает дорогу, бросается к мужчине и сталкивает его с трамвайных путей. До трагедии оставались считаные секунды. Он спасен.
Он, Модильяни, безразличный ко всему, даже не заметил, что был на волоске от смерти. Он смотрит вокруг и ничего не понимает. Юноша ему что-то говорит, Амедео улыбается и обнимает его, они смеются, прощаются и расходятся.
Я снова начинаю следить за ним, как и несколько лет назад. Словно не прошло столько времени. Я снова та маленькая влюбленная девочка, «кокосовый орех», Жанна.
Сегодня я пришла на выставку Леонарда Цугухару Фудзиты, чье творчество мне очень нравится. Его картины могут быть как предельно элегантными, изящными, так и комичными.
Я здесь нахожусь уже довольно долго, и несколько раз посмотрела все представленные работы, но все равно терпеливо жду. Модильяни – друг Фудзиты, и я предполагаю, что он обязательно появится здесь.
Однако уже прошло достаточно много времени с открытия выставки, и мне становится неудобно. Это неприлично, чтобы молодая художница так долго задерживалась на выставке, когда она не состоит в дружеских отношениях с художником или с кем-то из приглашенных. Но я не хочу уходить, не увидев Амедео, поэтому пытаюсь быть незаметной, чтобы задержаться еще на какое-то время. Окна галереи выходят на улицу, и я располагаюсь поблизости от них, в глубине помещения, где меньше людей и откуда я могу спокойно наблюдать за присутствующими.
Вдруг я слышу, что кто-то стучит в окно, я оборачиваюсь… И вижу Амедео. Я вздрагиваю от испуга. Он стоит на улице и улыбается мне. Затем он дышит на стекло, которое тут же запотевает, и на этом облачке парой штрихов он рисует мой портрет – абсолютно похожий, стилизованный и прекрасный. Я ошеломленно смотрю на него. Он машет мне рукой на прощание, разворачивается и уходит. Его рисунок постепенно исчезает.
Я не знаю, что думать, я не могу в это поверить. Он был на выставке – и я его не видела? Он был снаружи и не зашел? Почему он так себя повел? Какова причина его шутливого жеста? Неужели он меня заметил и вспомнил?
Я бросаюсь к выходу: вдруг он все еще там? Но нет. Тротуар пуст, он исчез.
Я сижу за столиком в «Ротонде», пью кофе и рисую. На улице морозно. За моей спиной кто-то с глухим скрипом пододвинул деревянный стул; я не придаю этому особого значения, но раздавшийся вслед за этим голос заставляет меня содрогнуться.
– Девочка, я тебя встречаю повсюду, куда прихожу.
Я оборачиваюсь и вижу его. Он улыбается. Пытаясь побороть страх, я отвечаю с наигранной бодростью:
– Я могу то же самое сказать о вас.
– Ты права.
Он снова улыбается – и я отвечаю ему улыбкой.
– У тебя есть секреты?
Этот вопрос приводит меня в замешательство; я решаю ответить честно:
– Только один.
– Наверное, он очень важный?
– Да, очень.
– Так вот почему ты внушаешь доверие: у тебя всего один секрет, в то время как у других их очень много.
Пару мгновений мы молча смотрим друг на друга – и я пересаживаюсь за его столик, который будто стал нашим общим. Мы разговаривали совсем немного, но уже словно связаны друг с другом.
– Ты выросла.
– За эти несколько лет – да.
– Ты еще занимаешься в академии Коларосси?
– Да, постоянно.
– Но я больше не встречаю тебя там.
– Я прихожу в другое время.
Мы идем под снегом безо всякой цели. Я улыбаюсь, он кашляет.
– Укройтесь.
Я снимаю с себя длинный красный шерстяной шарф, который мне связала мама, и даю ему; он пытается отказаться:
– Нет. Ты не должна.
– Прошу вас.
– Не снимай шарф.
– Я настаиваю.
Я оборачиваю шарф вокруг шеи Амедео.
– Хорошо. Спасибо. А ты? Теперь ты замерзнешь.
– Нет. Я никогда не мерзну. Смотрите.
Я протягиваю ему руку, он до нее дотрагивается. Это наш первый физический контакт.
– Ты права. У тебя теплая рука.
– Видите? Я никогда не вру.
Он мне улыбается.
– В самом деле? Знаешь, это очень редкий дар.
– Какой?
– Искренность.
– Это действительно такая редкость?
– Люди боятся быть честными и открытыми. Из-за искренности часто становятся врагами.
– Это невозможно. Быть искренним – это достоинство.