Она уже готова наброситься на меня.
– Думаешь, мне есть дело до твоих смехотворных теорий?
– Ах, точно, ты не любишь теории, ты любишь только результат – продажи.
– Скажи мне правду. Ты действительно не пришел на свою выставку лишь потому, что пьянствовал с таким же олухом, как ты? Я не могу поверить, что ты настолько глуп.
– Мы говорили о важных вещах. А что было потом, я не помню. Я проснулся на скамейке утром, я был один. Диего уже ушел.
– Ты спал на улице?
– Да. Иногда это полезно. Я размышляю, воображаю, я многое вижу, когда я один.
– Ты идиот!
– И никто не называет меня идиотом, когда я один.
Беатрис начинает бить меня куда придется – по лицу, груди, рукам, которыми я прикрываюсь.
– Это была твоя выставка, придурок!
– Это была не моя выставка. Там были не только мои картины.
Пока она меня колотит, я смеюсь и кашляю, но ничего не чувствую, даже тревоги. Анестезия, это волшебное слово… Никакой боли. Алкоголь действует великолепно. То, что происходит между мной и Беатрис, мне безразлично, это сценарий, который мы отыгрываем на автомате. Наконец у нее иссякли силы.
– Ты мне противен. Противен! Признайся, ты был с какой-то шлюхой?
Я смеюсь: так и знал, что в результате все закончится сценой ревности.
– Нет, дорогая. Я не хожу к другим шлюхам.
– Ты был с Симоной Тиру?
– Я был с Диего.
– Ты с ней еще видишься?
– Нет.
– Значит, ты видишься с Кики?
– Нет, к сожалению, с тех пор как я с тобой, с ней я больше не вижусь. Однако ты подала мне хорошую идею. Мне не хватает доброты и развлечений.
Она не сдерживается и снова начинает меня бить, но это бесполезно; я смеюсь над ней, над собой, над всем тем, что с нами происходит. Я хватаю ее за руку и дергаю на себя, она падает мне на колени. Я пытаюсь поцеловать ее, но она сопротивляется.
– Иди сюда! Займемся любовью, как во время бомбардировок.
Она пытается высвободиться, но я ее удерживаю и запускаю руки ей под юбку.
– Ты разве не этого всегда хочешь? Доказать тебе, что я не был с другими женщинами? Займемся любовью два или три раза.
Я снова пытаюсь ее поцеловать, она меня отталкивает, я смеюсь и кашляю.
– Любовь моя, ты ревнуешь?
– Отпусти меня.
– Ничто так не подогревает желание, как ревность, правда? Особенно в нашем случае. Ты всегда это говорила, и видишь, я сейчас согласен с тобой.
– Я сказала тебе, оставь меня!
– Не уходи, раздевайся!
Она сопротивляется, мы боремся и оказываемся на ковре.
– Не трогай меня. Не смей меня трогать!
У меня нет сил долго бороться, я больше этого не хочу. Беатрис встает, я ползу на диван, а она выкрикивает мне вслед свои обычные обвинения:
– Я все для тебя сделала, но все бесполезно! Деньги, которые тебе платит Зборовский, ты тратишь на выпивку и опиум.
Она сказала «опиум»?
– Дорогая, ты знаешь все мои секреты! Значит, ты меня любишь.
– Твой дружок Морис Утрилло не умеет хранить ничьи секреты! Он тут же опозорит тебя, как только ты отвернешься! Он всем рассказал, что вы ходите в курильню. Ты все еще надеешься, что это секрет?
– Опиум – единственное, что помогает мне справиться с тревогой с тех пор, как я встречаюсь с тобой.
– Ты сам – причина всех твоих бед.
– Дорогая, каких бед? Ты бы ничего не заметила, даже если бы я сдох в постели рядом с тобой! Ты слишком увлечена собой.
– Было бы лучше, если б ты ушел на войну.
Эта фраза действительно очень забавна.
– Уже поздно, но ты, наконец, поняла.
– Почему ты не пришел на выставку?
– Я предпочел выпить с Риверой.
– Поначалу пить с тобой было интересно, меня это согревало, и мы занимались любовью. А теперь ты просто алкоголик! Пустой, как персонажи твоих картин, с пустыми глазами, такими же печальными, как твоя жизнь.
– Видишь? Когда ты хочешь, ты можешь понять мои картины, у тебя даже получилось объяснить их смысл.
– Ты думаешь, что достаточно вытянуть фигуры, чтобы сделать картины интересными? Они никому не интересны, ты – никому не интересен. Правда, единственная правда в том, что ты не пришел на выставку, потому что там было слишком много известных художников – и ты побоялся.
– Да, я боюсь всего, я боюсь любой вещи, особенно с тех пор, как я с тобой в отношениях. Я постоянно повторяю тебе это, но ты не понимаешь.
– И ты хочешь обвинить в своих страхах меня? Ты просто ничтожен…
– Ты даже не знаешь, что заставляет меня страдать, ты ничего обо мне не знаешь! Я не пришел на выставку, потому что не хотел стоять в углу, уничтоженный страхом из-за сравнения с другими художниками! Я не пришел, чтобы не заставлять других терпеть мой кашель, который не дает мне покоя! Я не пришел из-за ужаса быть непонятым!
– Трус!
– Я больше не буду пытаться объяснить тебе что-то… Это бесполезно.
– Знаешь что? Возьми мои портреты и сожги их. Уходи!
– Хорошо, я уйду. Но пока дай мне поспать.
– Нет, уходи сразу. Сейчас же.
Беатрис успокаивается. Она пристально смотрит на меня и начинает медленно говорить:
– Прежде чем порвать с тобой, я должна кое-что тебе сказать. Я была беременна. Я ждала ребенка, но потеряла его.
Я смотрю на нее и пытаюсь понять, говорит ли она правду. Я не уверен. Вранье Беатрис много раз вводило меня в заблуждение, а ее желание ранить меня временами толкало ее на невероятную ложь.
– Я сделала все, чтобы потерять его, потому что я не хочу от тебя ребенка.
Она говорит с необыкновенным спокойствием и откровенностью.
– Меня пугает жизнь с тобой. Мне помогли – и теперь твоего ребенка больше нет. И в этом – твоя вина.
Думаю, она говорит правду.
У меня кружится голова, я чувствую жар во всем теле. Я резко встаю, шатаюсь, но мне удается залепить ей пощечину. Она не жалуется, и даже не реагирует.
– Мы даем друг другу самое худшее, – она говорит спокойным, но непреклонным тоном. – Мы можем только надеяться, что не будем такими всегда, с другими людьми. Мы зашли слишком далеко. Один из нас должен был сказать «хватит». Ты много раз притворялся, что сказал это, но у тебя никогда не хватало смелости. Я ждала слишком долго. Теперь все кончено.
С невероятной скоростью и силой, которые непонятно откуда взялись, я хватаю ее и толкаю к стене. Я сжимаю ей горло, ее лицо краснеет. Она пытается высвободиться, но тщетно.