Затем я увидел Анну в светлых одеждах, она в одиночку обходила картины. Я пошел ей навстречу – и мы остановились, улыбаясь и глядя друг на друга, в нерешительности: обняться ли нам на глазах у всех или продолжать молча говорить о нашей любви?
Потом разразился гром, как в ее предсказании. Через мгновение начался ливень. Посетители исчезли, а мы остались неподвижны; стояли и смотрели друг на друга под потоками воды, которые становились все сильнее. Краски начали цветными ручейками стекать с картин на землю. Лицо Анны тоже стало растворяться, черты лица становились неузнаваемы, волосы теряли цвет. Ее светлые одежды пачкались серым и черным. Дождь уносил от меня все – искусство и любовь.
Публика
С тех пор как Беатрис дала мне ключи от своей квартиры, я больше не придаю большого значения формальностям: открываю дверь и захожу. Она никогда не возражала.
Сегодня я, как обычно, отпираю замок, вхожу – и слышу голоса. Должно быть, собралась целая компания. Я инстинктивно останавливаюсь и прислушиваюсь. Кто-то смеется, мужской голос, затем я слышу женский смех. Беатрис не предупредила меня, что у нее гости. Когда приходят гости, она обычно устраивает все так, чтобы я присутствовал. Я прохожу по коридору и медленно подхожу к гостиной. Слышу голоса Беатрис, Жана Кокто и Макса Жакоба, затем чувствую запах табака Пикассо. Беатрис говорит в светской манере, обращаясь к публике, которую я не вижу, но догадываюсь, что она многочисленна.
– Вы должны признать: с тех пор как мы встречаемся, Моди стал мастером портретного жанра. Он может с помощью всего нескольких простых элементов придать психологическую полноту и глубину своим персонажам.
– Он нашел свой стиль. Наконец-то… – Это Пикассо; его «наконец-то» звучит невыносимо и высокомерно.
– Я никогда в этом не сомневался, – отвечает Жан Кокто.
– Пабло, согласись, что это не какой-то обычный стиль, он оригинальный и зрелый, – продолжает Беатрис.
– Я не говорю «нет», но… – Пабло колеблется; я понимаю, что он подбирает нужные слова. – В его работах все еще много реализма.
Беатрис пытается уточнить:
– Он пишет так, чтобы избавиться от реальности. Оставляет только необходимое.
– Я тоже так думаю, – соглашается Жан. – Он обнажает душу. Мне очень нравится.
Пикассо все-таки не до конца убежден.
– Дорогой Жан, знаешь, есть риск…
Он делает паузу. Повисает общее молчание. Очевидно, все ожидают, что скажет гений, – и он оглашает свой вердикт с должным спокойствием:
– …риск карикатуры.
Молчание прерывает Беатрис:
– Нет. Карикатура подчеркивает смешное, а он подчеркивает поэзию.
– Да, все верно, но есть поэзия и в карикатуре.
– Пабло, ты не хочешь понять… – Беатрис отвечает обиженным тоном, словно ставит себя на мое место.
– Конечно хочу.
– Ты слишком умный, чтобы не видеть, что в его картинах есть тоска, одиночество, есть всё.
– Я не говорю, что их нет… но…
Она не дает ему закончить:
– В его работах видна метафизическая отвлеченность лиц.
– Да, безусловно, – Жан согласен с Беатрис. – Его талант был заметен уже в скульптурах. Дорогой Пабло, ты разве не видишь, что в его картинах и рисунках повторяются определенные линии его статуй? Вытянутые линии – шеи, лица… Его женщины невероятно очаровательны.
К разговору присоединяется Макс, но, будучи зависимым от мнения Пикассо, он может лишь занять позицию, не противоречащую гению.
– Выполненные им портреты Беатрис просто великолепны. Жан прав, эти элегантные линии уже присутствовали в скульптуре.
Однако сама Беатрис не согласна.
– Нет, нет… его живопись в тысячу раз лучше. И он наконец-то начал продавать работы.
На слове «продавать» Пабло проявляет интерес:
– Продавать? Правда? И сколько он продает?
Беатрис понимает, что, возможно, преувеличила, и поправляет себя:
– Я не говорю, что его картины нарасхват, но уже появились некоторые ценители. К счастью, он убедился, что ему нужно полностью оставить скульптуру. Всякий раз, когда он работал с мрамором, у него начинался ужасный кашель.
Я не хочу, чтобы обсуждали мое здоровье; всегда есть риск, что кто-то угадает мой диагноз. Кокто – как назло – уводит разговор именно в эту сторону:
– В самом деле, Беатрис, тебя не беспокоит этот кашель? Иногда у него случаются сильные приступы. Думаешь, это только из-за мрамора?
– Из-за чего же еще? Мраморная пыль, производимая резцом и напильником, вредна для легких. Ты разве не знаешь?
– Я знаю скульпторов, которым это не мешает.
– Возможно, он страдает астмой.
– Уверена, что это астма?
– Что ты хочешь сказать?
– Подумай сама.
– Туберкулез? Исключено. Я никогда не видела, чтобы он харкал кровью. И доказательство того, что ему следовало просто бросить скульптуру, в том, что сейчас ему лучше.
Жану нечем парировать, и, чтобы разрядить обстановку, он отпускает шутку:
– Он хорошо себя чувствует? Ты, наверное, рада. Всем известно, что достоинства Амедео выражаются наилучшим образом, когда у него хорошее здоровье.
Слышится общий смех гостей, и Пабло подхватывает тему:
– Беатрис, мне любопытно… Учитывая успех, который он имеет у женщин, – скажи, удовлетворены ли твои ожидания на практике?
– Пабло, дамам не задают такие вопросы.
– Жан, я уверен, что тебе это еще любопытнее, чем мне.
– Мне? Почему же?
– Ни для кого не секрет, что женщины смотрят на Амедео особым взглядом… Но – не только женщины.
Макс тут же реагирует:
– Амедео такой нестерпимый представитель мужского пола, что иногда это даже раздражает… Ему удается заставить тебя сожалеть, что ты не женщина.
Все эти разговоры досаждают Беатрис.
– Единственное, что важно, – это то, что сейчас он меняет и развивает свой стиль. Благодаря мне. Поль Гийом очень доволен.
Но Пабло продолжает дразнить Беатрис:
– Беатрис, ты говоришь об искусстве – а мой вопрос был более приземленный…
– Пабло, ты правда хочешь знать, каков он в постели?
– А что в этом плохого?
– Ты разве не знаешь, что испанцы и итальянцы известны своими талантами в этой сфере?
Кокто вмешивается:
– Беатрис, ты что-то имеешь против французов в постели?
– Жан, у нас с тобой разные предпочтения.