– Скажите, синьор Гийом, вы продаете только работы кубистов?
– Синьор Модильяни, я вам кое в чем признаюсь, но это останется между нами. Далеко не все хотят покупать работы кубистов. В большинстве случаев люди ничего не понимают в искусстве. Они следуют моде, и по большей части просто хотят заработать денег. Поэтому они в основном хотят Пикассо и Брака, даже если не понимают их работы. Также хорошо продаются работы футуристов. Покупатели просто надеются удачно инвестировать. Поэтому я все время ищу что-то новое.
– Модильяни, вы бы могли стать этим новым, – добавляет Беатрис.
– Вы и скульптуры продаете?
– Да, но несравнимо реже, чем картины. Прошу прощения, но у вас разве нет посредника? Я знаю, что Поль Александр вас очень уважает.
– Да, конечно.
Беатрис желает внести ясность:
– Поль Александр – врач. А Модильяни нужен профессионал.
Макс Жакоб понимает, к чему она клонит.
– Займись-ка им ты, Поль.
– Для меня было бы честью увидеть ваши работы. И скульптуры, и картины. Шерон остался очень доволен вашими портретами.
– Вы его знаете?
– Конечно.
Макс очень возбужден.
– Славный Поль, если ты возьмешь под крыло еще и Модильяни, мы должны будем устроить большой праздник.
– Макс, успокойся, синьор Гийом еще не сказал «да».
– Но как только он увидит твои работы, он не сможет поступить иначе.
Беатрис поддерживает:
– Я в этом тоже более чем уверена.
Эти три человека, такие разные, внезапно хотят что-то сделать, чтобы изменить мою судьбу. Я смотрю на хорошо одетого Поля Гийома, отмечаю его изысканность и деликатность, очевидное желание мне помочь, и задаюсь вопросом: зачем? Откуда такой интерес к моей персоне? И почему именно сейчас?
– Я знаю, что Поль Александр сам покупает ваши картины. Я бы мог делать то же самое. Я могу гарантировать вам фиксированную стоимость, а затем, в зависимости от суммы продажи, процент.
– Возможно, для начала вам стоит посмотреть на мои работы? Тем не менее ваше предложение мне нравится.
Гийом улыбается, а Беатрис встает со стула с чувством выполненного долга.
– Хорошо. Модильяни, прошу прощения, но мне нужно идти. У меня дела. Когда мы сможем снова увидеться?
– Когда захотите.
– Я хочу полюбоваться вашими скульптурами.
– Они ждут вас в моей студии в любое время.
Итальянец
Эта женщина беспокойна и двойственна. Она начала знакомство с агрессии в мой адрес – но затем дала понять, что заинтересована во мне, и попросила показать ей, чем я занимаюсь и где живу. Она преуменьшает мои способности – потом находит мне торговца картинами, льстит мне своими комплиментами – и потом говорит, что я должен позволить управлять собой.
Теперь я решил поменять тактику. Я молча открыл ей дверь своей студии, налил вина в два бокала, устроился на стуле и наблюдаю за ней. Я молчу, она тоже. В полной тишине она рассматривает скульптуры и картины.
За ее поведением и обликом я вижу сложную, конфликтную жизнь, бурные и беспорядочные романтические отношения. Ее лицо, несмотря на красоту, не производит на меня особого впечатления, – скорее имеет значение выражение ее лица, сложное для понимания, но интересное. Она загадочна; я думаю, что ей нравится держать людей в напряжении. У нее хищные инстинкты, она любит провоцировать конфликты. Едва заметная улыбка, которая не сходит с ее уст, – раздражающая и одновременно чувственная.
Она подходит ко мне, дотрагивается рукой до моего плеча, берет бокал и выпивает вино. Затем она возвращается к одной из скульптурных голов. Это похоже на вызов, на детскую игру в молчанку. Она снова приближается ко мне. Я чувствую запах ее духов: сочетание соломы и ландыша. Аромат одновременно дикий и буржуазный. Сейчас она неподвижна – и я не знаю, чего она ждет.
Во мне начинает просыпаться желание; возможно, запах ее духов спровоцировал возбуждение. И я знаю, что она это заметила. Я резко встаю, она оборачивается. Мы смотрим друг на друга. Похоже, она ждет моей инициативы. Я подхожу ближе и целую ее; это короткий, но интенсивный поцелуй. Наши языки переплетаются. Затем я ее разворачиваю и наклоняю на стол. Она мне позволяет это. Я поднимаю подол ее платья и снимаю нижнее белье. Я вижу перед собой ее упругие белые ягодицы и ласкаю их. Она оборачивается и улыбается, словно хочет мне сказать: ну, посмотрим, на что ты способен. Я расстегиваю брюки – и через считаные секунды я уже внутри нее. Без прелюдий и без церемоний. Она кричит от наслаждения и удивления. Очевидно, она не ожидала, что я уже готов. Я начинаю двигаться резко – и, похоже, ей это нравится.
– Как, ты сказала, называется твой журнал?
Я хватаю ее за волосы, чтобы дать ей понять, что она должна ответить на мой вопрос. Она отвечает покорным голосом с нотами наслаждения:
– Он называется The New Age…
– И где его читают?
– В Англии… в Америке…
– Они верят тому, что ты пишешь?
– Да…
Мой голос тоже меняется, я повышаю тон, потому что я возбужден и одновременно раздражен:
– И кто тебе нравится? Говори! Тебе нравятся футуристы?
– Да…
Это «да», похожее на крик наслаждения, меня еще больше возбуждает.
– Тебе нравится Матисс?
– Да…
– Кубисты?
– Да…
– Пикассо?
– Да…
Я внезапно останавливаюсь. Она обеспокоенно оборачивается, не понимая, в чем дело, и бросает на меня умоляющий взгляд, чтобы побудить меня продолжать. Я улыбаюсь и остаюсь неподвижен, и говорю ей с насмешкой:
– Тогда почему с тобой сейчас не Пикассо? Ну конечно, ему хватает острых углов в творчестве, зачем же ему женщины с острым характером для любви?
– Не останавливайся…
Я начинаю двигаться с тем же пылом, она стонет, а я ее снова допрашиваю:
– А Утрилло? Тебе нравится Утрилло?
– Нет…
– Ответ неверный.
Я снова останавливаюсь. Она бьет кулаком по столу в знак протеста, но я хочу внести ясность.
– Я люблю Утрилло, он мне как брат, и Сутин тоже.
Разъяренная, она поворачивается ко мне.
– Они отвратительные и грязные.
– А я? Я тебе кажусь отвратительным и грязным?
– Нет…
– Однако, когда мы познакомились, ты так подумала.
– Да…
– Громче, я тебя не слышу.
Она кричит: