Реки Аида - читать онлайн книгу. Автор: Марек Краевский cтр.№ 43

Он вздохнул. Quidquid aetatis retro est, mors tenet ^[11]. То, что прошло, уже погружено в смерть, вспомнил он фразу Сенеки. То, что произошло, он больше не останется — интерпретировал ее по-своему. Теперь уже только должен извиниться перед моей одноразовой любовницей. Но за что? За то, что я хотел того же, что и она? Нет, — ответил он сам себе, — извинись перед ней за жестокие слова расставания, которые довели ее до слез!

— Простите, — сказал тихо, — за мою грубость. Я не должен предоставлять каких-либо мотивов нашего расставания. Это было бы менее болезненно для вас.

— Ах, вы думаете, что меня тронули? Это хорошо! — Женщина расхохоталась и выстукала что-то покрытыми красный лаком ногтями на картонной папиросной коробке «Золотая пани». — Вы себе действительно льстите! А может, так льстиво вы думаете о своих эротических подвигах, а? Хо-хо-хо…

Она сказала это очень громко. Несколько человек, сидящих за соседними столиками, повернуло к ним головы. Кто-то фыркнул смехом. Такое поведение ни на минуту не поколебало правил Попельского, которые гласили, что настоящий джентльмен должен даже короткий роман, даже одноразовое приключение, исключая, конечно, связь с куртизанками, закончить достойно, а не — как повеса, как давний казанова из предместья — избегать встреч с бывшей любовницей или делать вид, что ее не знает.

— Дорогая пани, — начал он медленно и искал подходящие слова, чтобы произнести короткую лекцию о плохо организованном мещанском мире, который одновременно является лучшим из возможных миров. Про угрызения совести, про жадность и про благоразумие.

— Да, слушаю вас!

Он увидел в ее глазах надежду, нежную улыбку сквозь слезы. Не было никаких шансов на бархатное прощание.

— Мы не договаривались о длительном романе. — Он встал из-за стола. — Простите, если я вас обидел. До свидания!

Пеховская также встала. Медленным движением она потянулась за чашкой и плеснула Попельскому в лицо ее содержимое. Горячие потоки лились по его векам, омывали нос и капали с гладко выбритого подбородка на галстук, рубашку и пиджак. Снежно-белая рубашка и шелковый галстук от Харродса впитали густую, сладкую, черную жидкость. Кофе разливалось по пиджаку и по тонким переплетениям бельской шерсти. Он достал салфетку, вытер ею лицо и двинулся в бар. Он заставил себя не реагировать гневом на испуганные взгляды официанток, не видеть участливые мин женщин и ироничных улыбок мужчин. Правильно все это предвидел. Клиентура кондитерской «Хель» испепеляла его взглядом.

Он подошел к бару, у которого стояла обслуживающая его только что официантка. За собой он услышал быстрый стук туфель и громкий треск дверями. Подбитые каблуки выбили стремительный ритм на тротуаре улицы Гетманской.

— Вышла? — задал он официантке очевидный вопрос. Та кивнула головой и посмотрела на него с отвращением. Из-за ее кружевной повязки на голове выбился непослушный локон. — Пожалуйста, еще стакан старки, я выпью тут, в баре. — Вручил официантке пять злотых. — Это за кофе, печенье, водку и за все потери, в том числе за очистку скатерти и ковра. Этого достаточно?

— Это будет более чем достаточно. — Официантка посмотрела на него в раздумье.

— Остальное для вас.

— А цветы, которые я должна была принести к столу? Что с ними? — В глазах девушки не было даже тени благодарности. — Вы приказали, чтобы дать этой женщине, что вышла… Но ее нет… И что теперь? Что с ними делать?

— Они для вас!

— Я не хочу их! — сухо отрезала девушка и вручила ему букет чайных роз. — Они приносят несчастье женщинам!

Официантка была зарумянившаяся и дрожащая. Много нервов должна была ей стоить эта реплика.

Попельский поднял рюмку к губам и наклонил резко голову. Крепкая водка обожгла ему горло.

Улыбнулся криво и пошел с букетом роз в уборную.

Он вошел туда, положил цветы на край умывальника, открутил кран и плеснул себе водой в лицо. Потом смочил угол полотенца и начал чистить свой гардероб. С таким же результатом он мог бы сейчас выбежать за Казимирой и просить ее о прощении.

— Еб твою мать! — выругался сквозь зубы, когда кто-то открыл двери так резко, что они ударили его в плечо и пихнули в сторону маленького, запачканного известью окна.

— Нехорошо, ой, нехорошо, комиссар. — Доктор Пидгирный стоял на пороге и поведал, патетично повышая голос: — Полицейский должен избегать всего, что бы его могло выставить на злорадное внимание, клевету или на посмешище публики!

— Параграф шестнадцатый, — буркнул Попельский, — инструкции для Государственной Полиции. Вижу, что вы разбираетесь не только в медицине. Но, но! Где ваши хорошие манеры, доктор? Не видите, что занято? — Пидгирный вошел без слова в уборную и закрыл дверь на крючок. Он смотрел на Попельского внимательно. В пальцах мял папиросу. Его лицо было напряженным, и было видно ясно, что игривое настроение — только кажущееся. — Если вы и дальше будет молчать, доктор, — в Попельском поднимался гнев, — то я нарушу параграф девятый, который гласит, что я должен воздержаться от слов неприличных и непристойных.

— Комиссар Заремба рассказал мне, где вы. — Пидгирный сунул в рот папиросу. — Я не хотел вас беспокоить в ситуации романтической…

— В сортире менее романтично — прорычал Попельский. — Слушаю вас!

— Вчера вечером я солгал вам. — Неприкуренная папироса двигалась во рту доктора. — Я не был ни у какого раненого рабочего. Я был в квартире, где Ханас держит вашу дочь и двоюродную сестру. Рита больна. Высокая температура, озноб. Простуда. Не беспокойтесь, — он поднял руку в успокаивающим жесте, — она под моей опекой… — Попельский молчал и смотрел интенсивно на доктора. — Не хочет лежать в постели, — говорил тихо Пидгирный. — Очень раздражена, плачет и постоянно ссорится с тетей.

— А Леокадия? — прохрипел комиссар.

— Ну… — Пидгирный поглаживал себя по спине. — Да, неподвижна, как будто окаменела.

Попельский наклонился над умывальником, сложил руки, набрал в них воды и эту импровизированную миску поднял над головой. Ручейки потекли по лысине, шее и лицу.

— Адрес этой квартиры, — прошептал он. — Немедленно! Адрес!

— Мой сын Иван-младший, — Пидгирный также шептал, — окончил юридический факультет в Варшаве. Выродился. Теперь он носит имя Ян Подгурный. Смеется над стихами Шевченко, которые я ему читал над колыбелью. Но я дальше его люблю. Вчера он мне звонил. Некоторое время мы разговорили. Он был не в себе, странно кашлял. Когда я прямо спросил его, зачем он звонит, не будучи разговорчив, отдал трубку Йозефу Ханасoву. Брат Зигмунта Ханаса сказал мне, что сделает с моим сыном, если я не сохраню молчание. Итак, на ваш вопрос про адрес я отвечу вам: я не хочу, чтобы Йозеф Ханас выбил моему сыну следующие зубы.

— Тогда зачем вы сюда пришли? — у Попельскому расширились ноздри. — Зачем вы меня искали? Чтобы мне сказать, что под влиянием шантажа кровь умываете руки?