Но он лежал рядом со мной, улыбаясь, его пальцы скользили по
моему животу и рисовали круги вокруг пупка.
Я случайно глянула на зеркальный комод за его головой. Моя
блузка висела поперек зеркала, будто ею туда запустили.
Дойл перехватил мой взгляд. Он поднес руку к моему лицу,
провел ею вдоль щеки.
– Что ты увидела?
Я улыбнулась:
– Интересно, как это мы умудрились забросить мою блузку
на зеркало.
Он повернул голову, насколько это позволяли волосы, прижатые
нашими телами. На его лице, когда он повернулся назад, играла очень широкая
улыбка.
– А лифчик свой ты отыскать не пыталась?
Я будто в удивлении расширила глаза и начала приподниматься,
чтобы разглядеть поверх его плеча комод целиком. Он удержал меня, мягко
прикоснувшись к плечу.
– Сзади.
Я откинулась на спину, оставаясь в кольце его рук. Мой
кружевной зеленый лифчик, подходивший и к блузке, и к трусикам, одиноко свисал
с филодендрона, стоявшего в углу на черном лаковом комоде, и здорово напоминал
безвкусное рождественское украшение.
Я качнула головой, почти смеясь.
– Не помню, чтобы я так торопилась.
Дойл обнял меня свободной рукой за талию и бедра,
подтягиваясь ближе ко мне и прижимая меня плотнее.
– Это я торопился. Я хотел видеть твою наготу. Я хотел
ощутить, как ты касаешься моей обнаженной кожи.
И упомянутой кожей он прижался ко мне вдоль всего моего
тела. Одна только сила его рук бросила меня в дрожь, но чувствовать, как он
увеличивается в размерах так близко от меня, было почти невыносимо.
Я провела руками по гладкой упругости его ягодиц и притянула
его поближе. Он запустил ладони под меня, обнимая меня за ягодицы, и приник ко
мне так тесно, что я подумала, не больно ли ему так вжиматься в твердые участки
моего тела. Он все рос, прижимаясь всей длиной к моему животу, и был сейчас
мягче, податливее. Дойл провел этим, растущим, по моему телу, и я вскрикнула.
Я почувствовала колючий порыв магии секундой раньше, чем
комнату заполнил голос:
– Ну разве не прелестная картинка?
Мы оба развернулись и увидели Королеву Воздуха и Тьмы
Андаис, мою тетю, повелительницу Дойла, сидящую в изножье ее собственной
постели и глядящую на нас.
Глава 20
На королеве было изысканное черное бальное платье, мерцавшее
атласным блеском в свете свечей; черные ленты удерживали воланы и оборки,
черные атласные перчатки скрывали ее белоснежные руки, черные бретельки
пересекали бледные плечи. Локоны – черные, как вороново крыло, – заколотые
на темени, изящно обрамляли лицо и тонкую шею. Губы – краснее свежей крови; и
огромные на узком лице глаза трех оттенков серого казались еще больше от
искусно положенных теней.
В том, что она была разодета как на вечеринку, ничего
необычного не было. Андаис была без ума от приемов и устраивала их по любому
поводу. Необычным было то, что постель за ее спиной оказалась пуста. Королева
никогда не спала в одиночестве.
Мы так и застыли, вперившись в ее глаза. Дойл сжал мне руку,
и я произнесла почти машинально:
– Как мило со стороны вашего величества нас навестить,
хотя бы и неожиданно.
Мой голос был спокоен или по крайней мере настолько спокоен,
насколько мне это удалось. Вообще-то, по нормам вежливости, перед тем, как
врываться вот так, следовало подать какой-то знак. Мало ли чем могут заниматься
люди...
– Это упрек, племянница? – Ее голос был холодным,
едва ли не злым. Я не помнила за собой ничего, что могло бы разозлить ее.
Я передвинулась чуть поудобнее, опершись на Дойла. Я мечтала
о халате, но понимала, что прикрыться, когда королева не вышла из рамок
вежливости, подразумевало бы, что я либо недолюбливаю ее, либо ей не доверяю. И
то, и другое было правдой, но это моя забота, а не ее.
– Я не имела в виду ничего подобного. Просто отметила
факт. Мы не ожидали нынешней ночью визита королевы.
– Сейчас не ночь, племянница, уже утро, хоть еще и не
рассвело. Как вижу, ты спала не больше, чем я.
– У меня, как и у тебя, тетя, есть занятия получше, чем
сон.
Она шевельнула длинную юбку бального наряда.
– Ах, это. Всего лишь очередная вечеринка.
Особенно довольной она не выглядела. Я хотела спросить, не
прошел ли бал не так, как она хотела, но не осмелилась. Вопрос был не из тех,
которые задают королям, а Андаис весьма чувствительна к оскорблениям.
Она глубоко вздохнула, и ткань платья колыхнулась у нее на
груди, как будто была не очень туго натянута – лиф без достойного наполнения.
Если вы не слишком щедро одарены природой в этом отношении, можно носить такие
вот платья, будто струящиеся вдоль вашего тела. Надень такое я – и стоит ждать
малоприятных казусов. Обнажить тело нарочно – совсем не то что выпасть из
платья.
Она вновь обратила к нам выразительный взор. Недовольство в
ее глазах будто заострилось, сменившись эмоцией, слишком хорошо мне знакомой.
Злобой.
– У тебя кровь идет, мой Мрак.
Я бросила взгляд на Дойла, осознавая, что он все еще лежит
на боку ко мне лицом, так что королеве была видна его спина со следами ногтей
на темной коже.
– Да, моя королева, – сказал он совершенно
спокойным, изумительно рассчитанным голосом.
– Кто осмелился причинить вред моему Мраку?
– Я не считаю это вредом, моя королева, – заметил
Дойл.
Она смерила его взглядом и снова обратила взор на меня.
– Ты не теряешь времени, Мередит.
Я отстранилась от Дойла и приняла более или менее
вертикальное положение.
– Я полагала, что именно этого ты от меня и хочешь,
тетя Андаис.
– Не помню, видела ли я прежде твои груди, Мередит.
Великоваты для сидхе, но очень миленькие. – В ее глазах не было ни
вожделения, ни доброты, только опасный огонек. Ее слова никак нельзя было
счесть вежливыми. Она никогда не видела моих обнаженных грудей, так что должна
была их оценить – но только в случае, если я обнажила их нарочно, чего не было.
Я просто оказалась неодета. Ни разу в жизни я не чувствовала ничего похожего на
желание в отношении моей тети, и не только потому, что я гетеросексуальна.
Совсем не только потому.
– Что до тебя, мой Мрак, утекло столько столетий с тех
пор, как я видела тебя обнаженным, что мне и не упомнить. Отчего же ты
повернулся ко мне спиной? Есть ли причина, по которой ты скрываешь себя от
моего взора? Быть может, некое... отклонение, которое я запамятовала, портит
всю эту темноту?
Она была вправе сделать ему комплимент, но спрашивать, нет
ли у него уродств, требовать, чтобы он подвергся осмотру, – это было
бестактно. Был бы на ее месте кто угодно другой, я бы велела ему проваливать ко
всем чертям.