– Я не слепой, Холод, – заявил Дойл. – Я
видел, как она смотрела на тебя в машине, и ты видел это тоже.
– Ты ревнуешь!
– Нет, – качнул головой Дойл. – Но у вас было
три месяца, а ребенка нет. Она принцесса и будет королевой. Она не должна
отдать сердце тому, за кого не выйдет замуж.
– Так что ты вмешаешься и завоюешь ее сердце вместо
меня? – В голосе Холода было больше страсти, чем я когда-либо слышала,
кроме как в постели.
– Нет, но я хочу быть уверен, что у нее есть выбор.
Если бы я был более наблюдателен, я бы вмешался раньше.
– Ну да, и в твоих объятиях она позабудет обо мне, так?
– Я не настолько самоуверен, Холод. Я говорил, что
сегодня я понял: есть много способов потерять сердце женщины, и слишком долгое
ожидание – один из них. Если и существует шанс, что Мерри не влюбится в тебя
или в Галена, то предпринимать что-то надо сейчас. Или станет поздно.
– А Гален тут при чем? – удивился Холод.
– Ну, если ты об этом спрашиваешь, то вовсе не я здесь
слеп, – ответил Дойл.
На лице Холода отразилась растерянность. Наконец он
нахмурился и покачал головой.
– Мне это не нравится.
– Твоего одобрения никто не ждет, – выдал Дойл.
Какой бы занимательной ни была эта беседа, с меня хватило.
– Вы говорите так, словно меня здесь нет или у меня нет
права голоса.
Дойл повернулся ко мне с ужасно серьезной миной.
– Ты запрещаешь мне разделить с тобой постель этой
ночью? – Он задал этот вопрос тем же безразличным тоном, каким заказывал
ужин в ресторане или разговаривал с клиентами, словно мой ответ не значил
ничего существенного.
Но я знала, что временами за этим нейтральным тоном
скрывались чувства, которые можно определить как угодно, только не как безразличие.
Этим способом он защищался от эмоций: относись ко всему так, словно оно ничего
не значит, и, может, так оно и будет.
Я посмотрела на него, на размах плеч, на выпуклость груди с
этим мерцающим проблеском серебра, на плоский живот, на линию, где джинсы
пересекали его тело. Я никогда не видела Дойла обнаженным, ни разу. Он не
разделял привычку двора к наготе, как и Холод.
Я перевела взгляд на Холода. Его серебристые волосы все так
же были связаны в хвост, так что лицо было открытым и неприукрашенным, если
что-то настолько прекрасное можно так назвать. Через руку свешивались пиджак и
наплечная кобура с пистолетом. На лице снова была высокомерная маска, за
которой он так часто прятался при дворе. То, что он почувствовал необходимость
в маске здесь и сейчас, передо мной, ранило меня прямо в сердце.
Я хотела подойти к нему, обвить руками, прижаться к груди
щекой и сказать: "Не уходи". Я хотела чувствовать его тело своим. Я
хотела погрузиться в облако его серебряных волос.
И я пошла к нему. Но не так, как мне хотелось. Я подошла
близко, но не решилась к нему притронуться. Я боялась, что, если я это сделаю,
я его не отпущу.
– У меня есть шанс удовлетворить сегодня давнее
любопытство – мое и многих других придворных дам. Холод.
Он отвернулся в попытке не видеть моего лица.
– Желаю тебе насладиться этим, – сказал он, но
вряд ли от чистого сердца.
– А я хочу тебя, Холод.
Он повернулся ко мне, пораженный.
– Даже когда Дойл сидит в моей постели, вот в таком
виде и весь наготове, я все же тебя хочу. Мое тело начинает болеть, если тебя
нет рядом. До нынешнего дня я не понимала, что это значит. – Я не могла
скрыть боль в моих глазах и наконец бросила и пытаться.
Он вгляделся в меня, поднял руку, намереваясь коснуться
моего лица, но остановился, не закончив жест.
– Если это правда, то Дойл не ошибся. Ты будешь
королевой. И в некоторых отношениях... тебе нельзя вести себя, как другим. Ты
должна быть королевой прежде всего остального.
Я склонилась лицом к его раскрытой ладони и вздрогнула от
одного прикосновения.
Он отдернул руку и потер ею о брюки, словно что-то прилипло
к коже.
– Завтра, принцесса.
Я кивнула.
– Завтра, моя... – И я умолкла в страхе перед
словом, которым чуть не завершила фразу.
Он повернулся, не сказав больше ничего, и покинул комнату,
плотно закрыв дверь за собой.
Тихий звук заставил меня повернуться. Рис соскользнул на
другую сторону кровати и собирал свою одежду, лежавшую торопливо сброшенной
кучкой на полу.
– Первая ночь не должна быть коллективной.
– В голову не приходило устраивать тройничок, –
произнес Дойл.
Рис рассмеялся:
– Так я и думал. – Он обогнул кровать, прижимая к
себе стопку одежды с лежащей наверху массажной щеткой и держа все это выше
уровня талии, так что моему взору ничего не препятствовало. Зрелище было
приятное.
– Помоги мне открыть дверь, пожалуйста.
По тому, как он это сказал, я поняла, что он чувствует себя
заброшенным. Он растрачивал свое обаяние, а я пренебрегала им. Смертельное
оскорбление среди фейри.
Я подошла открыть ему дверь, будто он не мог перебросить
одежду на плечо, чтобы сделать это самостоятельно. Но у двери я остановилась и
поднялась на цыпочки для поцелуя. Одной рукой я взялась за затылок Риса,
зарывшись в завитки волос, а другой провела по телу, лаская, от груди до изгиба
бедра. Я позволила ему увидеть в моих глазах, насколько красивым он мне
кажется.
Это заставило его улыбнуться, и он одарил меня застенчивым
взглядом своего единственного изумительно красивого глаза. Застенчивость была
ложной, а вот удовольствие – нет.
Я осталась стоять на носочках и прижалась лбом к его лбу.
Пальцы играли с завитками волос на шее, и Рис начал дрожать под моими руками. Я
опустилась на всю стопу и отступила в сторону, открывая ему проход.
Рис покачал головой.
– Вот так она представляет поцелуй на прощание,
Дойл. – Он взглянул на черного стража, все так же стоящего на коленях в
постели. – Развлекайтесь, детишки. – Но серьезное выражение лица не
соответствовало шутливым словам.
Рис отдал мне щетку, и я позволила ему выйти. Я закрыла
дверь за ним и внезапно осознала, что теперь я наедине с Дойлом. С Дойлом,
которого я никогда не видела обнаженным. С Дойлом, который приводил меня в
ужас, когда я была ребенком. С Дойлом, правой рукой королевы на протяжении
тысячи лет. Он охранял меня, защищал мое тело и мою жизнь, но в чем-то не был
моим по-настоящему. Он не мог быть моим до конца, пока я не коснусь этого
темного тела, не увижу его нагим передо мной. Я не понимала, почему это имеет
для меня такое значение, но так было. Отказываясь от меня, он как будто
оставлял себе запасной выход. Как будто считал, что, если он будет со мной хоть
однажды, он закроет себе дорогу к отступлению. Это было неправдой. С моим
прежним женихом, Гриффином, я провела семь лет, и к концу он подыскал себе
множество вариантов, и ни один из них не имел ко мне отношения. Секс со мной не
стал для него поворотным моментом в жизни. С какой стати для Дойла должно быть
по-другому?