— За Николаса. И Центральную школу.
— Поздравляю. — Эйвери выпил за здоровье Николаса, который усмехнулся слегка неловко. — И не забывай — мы первыми в тебя поверили.
— Не забуду. — Николас улыбнулся немного пьяной улыбкой. — Я очень благодарен за все. За комнату… за вашу дружбу… за все…
— Не благодари, — отмахнулся Тим. — Просто присылай нам билеты на все свои премьеры в первый ряд бельэтажа.
— Стало быть, вы думаете… боги вознаградят меня, вняв моим молитвам?
Натужная попытка пошутить удалась лишь частично. Голос Николаса задрожал.
— Нико, ты такой наивный, — улыбнулся Тим. — Боги внимают нашим молитвам, когда хотят наказать.
— О нет, у тебя сегодня опять вечер отвращения ко всему миру, да? Я этого не выдержу.
Эйвери говорил несерьезно, являя собой олицетворенное удовольствие. Его лицо сияло, а маленькие голубые глазки сверкали. Он понемногу расслабился. Целый день он осторожничал, потому что сегодняшний гороскоп, хотя в целом был вполне благоприятным, завершался предупреждением: «Однако могут происходить трения с домашними». Но, читая предсказания на следующий день, Эйвери рассудил, что к полдесятого вечера любой приличный ворон, следящий за исполнением дурных предзнаменований, давно устроился в гнезде на ночлег.
— Все хорошо? — спросил он с притворным беспокойством.
— Дружочек мой, все совершенно чудесно.
Тим протянул руку, и его тонкие эль-грековские пальцы слегка коснулись руки Эйвери. Лицо Эйвери вспыхнуло от безграничного удовольствия, а сердце заколотилось. Тим никогда не выражал свою нежность и не прикасался к нему в присутствии других людей, но Эйвери понимал, что должен вести себя благопристойно. Конечно, рядом только Нико, но все-таки…
Эйвери медленно и глубоко вдохнул, ощутив пряный запах мяса, нежное благоухание жасмина в скрепленной обручами корзинке, аромат вина и чуть едкий свечной дым не просто носовыми мембранами, но всеми внутренностями, как будто все эти запахи проникли ему в кровь и медленно распространялись по телу. Он отломил и закинул себе в рот кусочек хлеба, который на вкус был подобен манне небесной.
Зазвонил телефон. Все трое тяжело вздохнули. Эйвери, сидевший к аппарату ближе всех, отодвинул стул и, прихватив свой бокал, пошел снимать трубку.
— Алло? А, привет, дорогая.
— Кто это? — беззвучно спросил Тим одними губами.
Эйвери нажал кнопку отключения звука.
— Злая ведьма Востока
[88].
— Мои соболезнования.
— Сердечный привет от Тима, Роза.
— И от меня.
— И от Николаса. У нас был совершенно божественный… А, хорошо. Я ничего не скажу. Не нужно грубости. Без вступительных любезностей не обойтись, мы же не дикари… Лучше вообще помалкивать, если на то пошло. — Он снова нажал кнопку. — Несносная старая карга.
Тим и Николас переглянулись. У Тима был вид человека, покорившегося судьбе, у Николаса — язвительный и отчасти высокомерный. Еще совсем недавно за ним такого не водилось. Оба они переключили внимание на Эйвери, на лице которого отражалось неприкрытое алчное любопытство. Его мягкие губы, живописно окрашенные коричневым соусом, изумленно вытянулись вперед.
— …дорогая моя! — восклицал он. — Но разве мы всегда этого не говорили? Ну, я всегда говорил… Ты уверена?.. Ладно, потом разберемся… Я-то конечно… и ты держи меня в курсе.
Он повесил трубку, сделал глоток вина, поспешил обратно к столу и победоносно взглянул на Тима и Николаса.
— Никогда не догадаетесь.
— Если и есть в нашем языке три самых раздражающих слова, — сказал Тим, — то я их только что услышал.
— Ну давай, — невнятно произнес Николас. — Что она сказала?
— Полиция арестовала Дэвида Смая.
Эйвери сел, более чем удовлетворенный эффектом, который произвело его сообщение. Николас по-дурацки разинул рот. Матовое лицо Тима, в отблесках свечей отливавшее золотом, побледнело.
— Откуда она знает? — спросил он.
— Сама видела. Когда она шла в библиотеку, к отделению подрулила полицейская машина, и двое легавых провели его вовнутрь.
— У него на голове было намотано одеяло?
— Что ты мелешь, Николас? Каким образом она узнала бы Дэвида, если бы у него на голове было намотано одеяло?
— Они так делают, — упрямо настаивал на своем Николас. — Если человек виновен.
— И правда. Я иногда думаю, что твой мозг — хороший экспонат для музея медицинских загадок.
— Оставь парня в покое, — голос Тима обдал холодом еще недавно такую веселую компанию. — Он слишком много выпил.
— Это верно. Извиняюсь.
Эйвери поднял свой бокал, потом нервно поставил обратно. С него быстро слетела вся веселость, испарились ее последние остатки. Он взглянул на Тима, который смотрел как будто бы сквозь него, словно сквозь бестелесную субстанцию. Эйвери взял ложку, звякнувшую о позолоченную каемку соусницы, зачерпнул немного арахисового соуса и попробовал. Соус почти остыл.
— Подогреть его, Тим… как ты думаешь? Или принести пудинг?
Тот не ответил. Он, как это с ним иногда бывало, углубился в себя, что очень пугало Эйвери. Он знал, что Тим не пытается таким образом его наказать. Он делал это непроизвольно, что было понятно при взгляде со стороны, однако Эйвери неизбежно чувствовал себя виноватым. Он обратился к гостю:
— Съешь кусочек пудинга, Нико?
Николас улыбнулся и пожал плечами. Он выглядел мрачным и смущенным, как будто его уличили в каком-нибудь хулиганстве. «Однако, — подумал Эйвери, — это я повел себя неподобающе». Каким неприятным, каким неуместным показался ему теперь разговор с Розой. С каким непристойным удовольствием он бросился к столу, чтобы сообщить полученную новость, как будто хотел попотчевать своих сотрапезников конфеткой. Если бы он призадумался хотя бы на мгновение, то повел бы себя иначе. В конце концов, человек, о котором они говорили, был их товарищем. Всем им нравился Дэвид и его добродушные неторопливые манеры. А теперь он может угодить в тюрьму. На долгие годы. Неудивительно, что Тим, всегда чрезвычайно брезгливый, не хочет даже смотреть на него.
Так рассуждал бедный Эйвери, не ведая, что молчание его друга имеет другую, гораздо более серьезную причину. И что его маленький мирок, который, несмотря на постоянные душевные волнения, он считал в целом безопасным, готов разрушиться.
— Ну что же… — сказал он с наигранной веселостью в голосе. — Нет смысла унывать. Допустим, Роза видела, как он заходил в полицейское отделение… Ну и что? Может быть, его просто пригласили, чтобы он помог им прояснить тот или иной вопрос. Помог в расследовании. — Эйвери сразу же пожалел о своих словах. Он где-то читал, что именно так говорят полицейские, когда не могут сообщить ничего конкретного. — То, что он был тогда в осветительной ложе, ничего не значит. Что еще они могут ему предъявить? — (Только то, что у него была удобная возможность. Только то, что именно он выносил бритву на сцену. Только то, что его любовница теперь стала богатой вдовой.)