Дирдре последовала за ней, бормоча:
— Видите ли, проблема в том…
Питомник представлял собой большую клетку, в которой находились три собаки. Две из них безучастно лежали на земляном полу, третья вскочила и устремилась к Дирдре. Дирдре, повторив: «Видите ли, проблема в том…», взглянула на черный блестящий нос и любопытную морду, прижатую к проволочной сетке. Пес вилял хвостом так быстро, что тот казался бурым расплывчатым пятном. Брирли отперла замок. Настало время все разъяснить. Впоследствии, пытаясь понять, почему она этого не сделала, Дирдре решила, что виноват пес.
Если бы он принялся жалобно скулить или тявкать, она уверена, что ее сердце осталось бы непреклонным. Но что она могла поделать с его немудреной доверчивостью? В его взгляде не было ни тени сомнения. Она пришла сюда одна, а уйдут они вдвоем. «Разве я ничем ему не обязана?» — задумалась Дирдре, припоминая ту страшную ночь, когда он оказался единственным товарищем ее отца.
— Поводок у вас при себе?
— Нет… Я прямо от старшего инспектора. Домой еще не заходила.
— Вы не можете забрать его без поводка. — Брирли навесила замок обратно.
Дирдре взглянула на пса. На его отчаяние было страшно смотреть.
— Не беспокойтесь, — торопливо проговорила девушка. — Он хорошо выдрессирован. Замечательный пес.
Брирли пожала плечами.
— Ладно. Если вы так говорите… — сказала она и отперла клетку.
Пес выбежал, подскочил к Дирдре и принялся лизать ей руки. Она подписала необходимые бумаги, они вдвоем покинули отделение полиции и направились по Хай-стрит. В обувном магазине продавались различных цветов поводки и ошейники, и Дирдре купила поводок и красный кожаный ошейник с колокольчиком. Когда она нагнулась, чтобы его надеть, продавец, стоявший за прилавком, спросил:
— Не желаете приобрести для него медальон? На случай, если он потеряется. Подождите, я мигом сделаю.
— О да, пожалуйста. — Для Дирдре, которая всего несколько минут назад стала владелицей собаки, была нестерпима мысль, что ее питомец потеряется. Она назвала свой адрес и номер телефона.
— А как его зовут?
— Как его зовут? — Пока продавец стоял с уже включенной гравировальной машинкой, Дирдре судорожно думала. На память ей приходили всевозможные собачьи клички, но ни одна не подходила. Он явно не был Фидо или Ровером. И Джипом или Бобом тоже не был. Тогда она вспомнила место, где они впервые увиделись, и имя явилось само собой.
— Лучик! — воскликнула она. — Его зовут Лучик.
Продавец выгравировал на медальоне имя и прочие сведения, и Дирдре прикрепила медальон к ошейнику.
Подходя к главному входу больницы, она задумалась, что делать с псом.
— Тебе нельзя внутрь, — сказала она. — Придется подождать.
Он внимательно слушал. Она обмотала его поводок вокруг металлического скребка для обуви и сказала:
— Хм… Сидеть…
К ее удивлению, он сразу опустил свой рыжий зад на крыльцо и сел. Она погладила его, сказала: «Хороший пес» — и вошла.
Дирдре тотчас же угодила в лабиринт бесконечных коридоров и с тяжелым сердцем двинулась вперед. Когда она утром позвонила в больницу спросить об отце, ей ответили, что его перевели в больницу Уокера. Эти слова привели ее в ужас. Угрюмая и закопченная кирпичная громада в викторианском стиле по всей округе пользовалась недоброй славой, и ребенком Дирдре с содроганием представляла себе, что ее населяют закованные в цепи люди в белых одеяниях, несущие околесицу и визжащие, словно бедная миссис Рочестер
[86].
На деле все оказалось иначе. Полная тишина. Направляясь в палату имени Элис Кеннеди-Бейкер, Дирдре прошла через несколько двустворчатых дверей, и можно было подумать, что в здании нет ни души. Плотный, блестящий линолеум цвета вареной телятины скрадывал все шаги. Стены были грязно-желтыми, краска местами потрескалась и облупилась, а батареи, источавшие мощные потоки жара, были покрыты ржавчиной.
Но все это, хотя и выглядело угнетающе, не шло ни в какое сравнение с мертвящей безысходностью, которая пропитывала весь воздух. Дирдре чувствовала, как она пронизывает все тело, словно сырой туман. Вокруг стоял запах гнили и старости. Несло мочой и рыбой, а сильнее всего — тошнотворным освежителем воздуха, который распыляли повсюду в тщетной попытке создать подобие нормальной атмосферы. Проходившая мимо медсестра в бело-голубом облачении спросила Дирдре, не заблудилась ли она, а потом указала ей нужное направление.
В палате имени Кеннеди-Бейкер не оказалось никого, за исключением медсестры, уроженки Вест-Индии, которая сидела у телефона за маленьким столиком посередине. Когда Дирдре вошла, она поднялась и сообщила, что больные в солнечной комнате. Она объяснила Дирдре, почему с ней не посоветовались по поводу решения перевести ее отца сюда. Ее согласия не требовалось, потому что мистера Тиббса решили поместить в больницу Уокера для его собственной безопасности, равно как и для безопасности окружающих. Если Дирдре хочет поговорить с его лечащим врачом, нужно записаться на прием.
— Ваш отец чувствует себя очень хорошо, милочка, — добавила она, проводив Дирдре к солнечной комнате, полукруглому помещению в дальнем конце коридора. — Просто замечательно.
Пол в солнечной комнате был застелен серым замызганным ковром, под стать которому были потертые стулья и скверно написанный масляными красками портрет самой госпожи благотворительницы в платье цвета электрик, великодушно взирающей на собравшуюся компанию. В комнате было пять человек: три пожилых женщины, молодой мужчина и мистер Тиббс, сидевший у окна в чужой пижаме и расшитом крикливыми узорами халате, вид которого скорее взбудораживал, нежели умиротворял.
— Ваша дочь пришла повидать вас, мистер Тиббс. Разве это не мило? — решительно произнесла медсестра, как будто ожидая возражения.
Дирдре опустилась на низенькое кресло с обшарпанными деревянными подлокотниками и сказала:
— Привет, папа. Как ты себя чувствуешь?
Мистер Тиббс продолжал смотреть в окно. Выглядел он не очень хорошо. Его отвисший подбородок был покрыт седой щетиной и следами засохшей слюны.
— Я кое-что тебе принесла, — сказала Дирдре.
Она открыла сумку и выложила ему на колени туалетные принадлежности, мыло и аррорутовое печенье, решив придержать упаковку его любимого рахат-лукума напоследок, чтобы подсластить горечь расставания. Он взглянул на принесенные вещи с гневным недоумением, потом начал разглядывать, поднимая очень осторожно, как будто они были из стекла. Он явно понятия не имел, что с ними делать, и попытался засунуть мыло себе в рот. Дирдре забрала все обратно, сложила в полиэтиленовый мешок и опустила на пол.
— Ну что, папа, — бодро спросила она, стараясь, чтобы ее голос не задрожал, — как ты…