Здесь тоже было выдрано с десяток листов.
…и велено было мне идти на фронт, чтобы причащать живых и отпевать убитых. Надо идти и не страшиться, служить – и даже ранен не буду…
10
Одолевали тоска и уныние. С трудом сходила на кладбище, еле дочитала псалом: слова не проговаривались, теряли смысл, не понимала того, что прочитывала, как будто себя хоронила…
А потом пришли две старухи, стояли неподалеку и громко говорили о том, что и они будут завещать, чтобы их тоже похоронили здесь – не одному Смолину такое удовольствие иметь.
– А крест-то, крест поставили! Такой ли заманчивый…
– Порядок навести, уже тогда и помирать.
– Оно так, да только делать что – надо у Верушки и спросить…
Хотелось вскочить на ноги и убежать отсюда, чтобы уже никогда сюда не возвращаться. Но воли не было, чтобы просто подняться. И она молча стояла на коленях, беспомощно опустив руки с Псалтирью – и плакала.
В этот день Вера страдала духовно. Ей думалось, что немощна и мертва ее вера. Помня завет отца Михаила, она пыталась прочесть молитву – самую простую, известную с детства, но слова молитвы сбивались в кучу, рассыпались, путались… Голова кружилась и Вера падала на диван, и проваливалась в тошнотворную бездну.
В какой-то момент она открыла глаза: в комнате было сумеречно, в боковое окно яркой дорожкой струился лунный белый свет. Заря с зарею сходятся, а за окнами вечер… Что это, может быть, девичество и одиночество? И поможет ли молитва? Да и какая вера – никакой веры!.. Господи, огради.
И все-таки она встала перед иконами и заставила себя перекреститься и прошептала:
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную. – И вздохнула, и еще раз перекрестилась, и опустила руки, и долго стояла в забытьи.
И вдруг послышались чьи-то шаги, увесистые, но сторожкие. А вот что-то легонько стукнуло, и вновь шаги… Вера очнулась, припала к окну – так и есть: наискосок через улицу уходил Серый – в охапке он нес чурбак – стул, который с незапамятных времен врастал в землю возле дедушкиного крыльца и на котором в последние годы дедушка любил посидеть… Без четверти час – за полночь. На обычном месте поблескивал под луной «Москвичишко». В окнах дома света не было… Федя аккуратно опустил чурбак к багажнику машины; прицелился, передернул плечами, сбычился, подхватил «Москвича» за задок – и выпрямился. Оставшись на передних колесах, машина подалась назад – и Серый опустил ее на чурбак.
Встряхнул руки, почему-то потер ладонью шею, подошел к заднему колесу и толкнул его ногой. Колесо качнулось… Серый закурил, но несколько раз затянувшись, отбросил сигарету. Дом мирно спал. И тогда Серый скачками метнулся за двор. Вскоре он появился с топором и гвоздодером в руках. До этого все делалось тихо, но тут как будто бес подоспел: Серый вспрыгнул на крыльцо, поддел топором дверь, зарядил в щель гвоздодер, еще раз перезарядил топор, гвоздодер, ухнул, рванул – визгнул по железу замок, и дверь, отскочив, ударилась в стену дома. Серый ринулся на мост – к входной двери. И в то же время одно из окон распахнулось, и хозяин «Москвича» в одних трусах, с одеждой и обувью в руках выпрыгнул на лужайку: он был проворен – как будто налету он надел брюки, выхватил ключи из кармана, нырнул в машину – уркнув, заработал мотор, и радостно закружились подвешенные колеса.
В доме угрожающе ругалась Галина. На мосту послышалась короткая возня, и в следующий момент, вцепившись в простыню, из двери вылетела голая Галина, затем – чемодан, затем – охапка вещей…
Поняв в чем дело, «Москвич», видимо, поуспокоился: надел куртку, туфли, закурил, взял монтажку и попытался столкнуть машину с чурбака. Тщетно – вес не тот. И он встал возле багажника, вполне готовый защитить себя.
Галина напялила на себя платье, надвинула туфли и тотчас занялась прической – нельзя же терять свое лицо. А из дверей еще вылетали какие-то вещи. Галина выкрикивала что-то злобное, стращала милицией и разделом дома.
Наконец из двери вырвался Серый.
– Открывай багажник! – рявкнул он и склонился, чтобы прихватить с земли вещи…
Вот теперь что-то и случится, – даже не подумала Вера, ее осенило, она толкнула створки окна и крикнула в каком-то предсмертном страхе:
– Федя!!!
Серый защитно вскинул над головой руку – и удар монтажки пришелся по руке. Но уже в следующий момент хозяин «Москвича» раскинул на земле руки.
– Помогите! Убивают! – теперь уже истошно закричала Галина.
Наша победа в войне обернулась и еще обернется неслыханным поражением. Потери людские настолько велики, что, кажется, из русских мужчин остались лишь покалеченные и подростки. В тылу люди до сих пор пухнут от голода, а женщины изработались до того, что поутрачивали способность материнства… В каждом доме похоронка. По Божией милости в моем доме без убитых. От революций и войн нам уже не оправиться.
Предложили на шестимесячные курсы повышения квалификации при Доме учителя – согласился. Околачиваюсь в Москве, по воскресениям – дома.
А «стрижка» продолжается – стригут всех подряд, за все: за слово, за колоски, за потраву, за уход из колхоза, развозят по лагерям фронтовиков.
Вот ведь как: когда-то мощный корень Серовых целиком истреблен – в живых остался только сын Егора, Павел. Отец умер, а все шесть братьев сгинули.
11
Приближалась Троица… В Братовщине зашевелились старухи: надо же кладбище в порядок привести к родительской субботе. И шастали по селу из конца в конец и подбивали друг друга на подвиг.
Вся уходящая Братовщина знала, что внучка Смолина до обеда ходит на могилку и молится. Вот к этому времени и пошли активистки, чтобы их организовали на подвиг.
– Что делать?! Да вам лучше знать, что делать! – попыталась возмутиться Вера, но уже тотчас печально засмеялась: – Во, бригада «ух»!
Перед ней стояли четыре старухи с заступами.
– Да уж какие «ух», а только для этой работы еще сгодимся, – сказала одна из них серьезно.
– Наверно, могилки обкопать надо, дерном по краям обложить, поправить крест, а уж если совсем упал – надо менять… Пеньки высокие поспилить бы, чтобы осенью посадить новые деревца, да не тополя или березы, а рябинки, чтобы и птицы слетались… А уж еще что – видно будет.
– А я вам что говорила, баюнихи. Я уже и внуку сказала: заправляй бензопилу и на кладбище, все пеньки под корень. А то ведь, как покойники – из могил повылезали… Вот и начнем с Богом.
И начали. А пока Вера ходила за топором, прибавилось двое гостящих подростков и старик. Они взялись вырубать дерн и подносить к могилам – и дело пошло. А вскоре затарахтела и бензопила – упали первые полусгнившие пни. За пределами кладбища развели костер.
Именно после бензопилы и костра – точно на сигнал— Братовщина потянулась на кладбище. Шли все – старые и малые, и даже появилось несколько крепких мужиков – и только Серого не было. После ночного погрома он запил. К полудню сошлось буквально все село. Работа оборачивалась радостью, радостью преображения. Все как будто поверили, что после тысячелетия Крещения Руси и люди, и жизнь станут иными.