Вести о Япан-острове в стародавней России и другое - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Ермакова cтр.№ 36

Кроме них в начале XX в. в России возник и еще один тип специфического читателя японской литературы — переводчика, поскольку возникла еще одна сфера проблем и догадок — область художественного перевода непосредственно с японского, а с ней и целый ряд новых для российской словесности задач и трудностей.

Надо думать, что теоретические проблемы перевода воз никли, по всей вероятности, одновременно с практическими: еще Цицерон наставлял, что слова при переводе следует не «подсчитывать», а «взвешивать». Другими словами, с самого начала ощущалось то, что представляется теперь фундаментальной альтернативой переводческого труда, — наличие не определенной протяженности пространства между «точным» и «вольным переводом», где, собственно, и совершают парами свои бесконечные миграции оригинальные и переводные тексты, приближаясь то к одному, то к другому, в свою очередь постоянно дрейфующему, полюсу.

Почти все мыслимые ныне на Западе принципы перевода, сменявшие друг друга в Новое время, вероятно, были сформулированы уже достаточно давно. Приведем классификацию, данную в одной из работ конца 50-х гг. XX в. и представляющую противоречащие друг другу установки и теоретические позиции:

«1. Перевод должен передать слова оригинала.

2. Перевод должен передать идеи оригинала.

3. Перевод должен читаться как оригинальное произведение.

4. Перевод должен читаться как перевод.

5. Перевод должен отражать стиль оригинала.

6. Перевод должен выражать стиль переводчика.

7. Перевод должен читаться как современный оригиналу.

8. Перевод должен читаться как современный переводчику.

9. Перевод вправе прибавить нечто к оригиналу или убавить от него.

10. Перевод не вправе ничего ни прибавить, ни убавить.

11. Стихи следует переводить прозой.

12. Стихи следует переводить стихами» ^[186].

К этому противоречивому списку основных добродетелей перевода хочется добавить еще один пункт, характерный для переводов произведений, литературно и культурно далеких. Это будет примерно что-то вроде:

13. Перевод должен быть самодостаточен и понятен без комментария.

14. Комментарии — необходимое и неотъемлемое условие перевода.

На первый взгляд может показаться, что все эти пункты носят в большой мере технический характер, отражая разные периоды и направления поиска так называемого адекватного перевода. Нет, однако, сомнений в том, что за этим стоит нечто более фундаментальное, что мы условно назовем поиском и сменой культурных парадигм, отражающих состояние собственной культуры, ее позицию по отношению к внешнему миру, уровень представлений и оценок культуры текста-оригинала и т. п.

Говоря о стратегиях литературного перевода классической японской поэзии, мы намерены прибегнуть к понятию «рамок текста» (теперь уже, пожалуй, старомодному), которое, как представляется, будет удобным для описания изменений, которые претерпела в XX в. эта сфера литературной деятельности в России. Изменения эти, по нашему убеждению, касались прежде всего самих понятий «оригинал-перевод» н их драматических отношений, во всяком случае, под этим углом зрения динамика событий прослеживается особенно отчетливо.

В связи с этим представляются особенно интересными теоретические попытки по определению значения переводных текстов в литературном потоке и проведению границы между оригинальной и переводной литературами в рамках одной культурной традиции.

Относительно этой проблемы также существует по крайней мере два подхода к проблеме. Первый, традиционный, заключается в мысли, что перевод есть воспроизведение, а не оригинальное творчество, т. е. категория вторичная. Переводчик сравнивается при этом с актером, декламатором, музыкантом, т. е. с представителем исполнительского искусства. При этом, однако, обычно провозглашается, что готовый перевод тоже становится явлением литературы и начинает выполнять те же функции, что и оригинальное произведение. Причем некоторые авторы сближают функцию переводного текста в литературе с жанром «романов путешествий» или же с историческими романами, поскольку, утверждают они, перевод несет еще и специфическую познавательную ценность, информируя читателя об оригинале и вообще об иноземной культуре ^[187].

На самом же деле граница между переводной и оригинальной литературой, вероятно, гораздо более условна и эфемерна, чем это видится многим теоретикам перевода. Очевидно, что ряд европейских литератур развивался на основе латинских переводов, японская или корейская литературы непосредственно вытекают из китайской традиции и т. п. В любой письменной культуре можно обнаружить две любопытные до сенсационности противоположные тенденции — выдавать переводное произведение за оригинал и наоборот — имитировать признаки переводного текста в оригинальном сочинении.

То есть если смотреть на вещи с этой точки зрения, то существование переводного текста оказывается гораздо более достоверным, чем существование текста оригинального, который всегда может быть заподозрен во вторичности. Мысль эта, в сущности, чрезвычайно органична для постмодернистской поэтики и литературной теории: если рассуждать в духе деконструктивистов, утверждающих, что «не существует индивидуального произведения» (М. Бютор, например), то, разумеется, противопоставление оригинала и перевода также окажется лишенным смысла. И многие западные авторы, рассуждая о соотношении «подлинник — перевод», попросту отрицают существование разницы и границы между ними как таковой. В рамках, например, теории Ж. Женетта ^[188] перевод — это одна из разновидностей восприятия текста и может быть рассмотрен как своего рода палимпсест или же интертекст, который по отношению к оригиналу может оказаться «архитекстуален», «метатекстуален», «гипертекстуален» и т. п. Функционально перевод при этом оказывается «одной из конкретных форм литературной интертекстуальности» и ставится в один ряд с такими явлениями, как заимствование тем и сюжетов, явная и скрытая цитация, плагиат, подражание, пародия, экранизация, инсценировка, использование эпиграфов и т. д.

Не имея в виду абсолютизировать «интертекстуальность как способ существования мира», отметим все же, что похожее ощущение, например ощущение отсутствия границ между подлинником и переводом, высказывалось и много раньше, в том числе и в русской литературе. Так, В.А. Жуковский в письме к Гоголю 1850 г. говорил о себе как поэте и как переводчике: «…у меня почти все чужое или по поводу чужого, — и все, однако, мое». Интересно, что другому своему корреспонденту, Фогелю, который не знал русского языка и сетовал, что нет хороших переводов поэзии Жуковского на немецкий язык, Жуковский советовал прочесть в оригинале те стихи, которые Жуковский перевел на русский, — стихи Шиллера, Гёте, Гебеля, Рюккерта и Аамот-Фуке: «Читая все эти стихотворения, верьте или старайтесь уверить себя, что все они переведены с русского, с Жуковского, или vice versa;…тогда будете иметь полное, верное понятие о поэтическом моем даровании…» ^[189]