Вести о Япан-острове в стародавней России и другое - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Ермакова cтр.№ 34

С гордостью именовавший себя учеником Нацумэ Сосэки, он в Японии изучал театр Кабуки не только по спектаклям и книгам, но и проводя часы в гриме и живописных одеяниях оннагата — актера, исполняющего женскую роль; живя в Токио, он писал для газеты «Асахи» о современной русской литературе, в Париже — о новой японской живописи и археологических раскопках в Китае, по его учебникам японского языка занималось несколько поколений американских студентов. Он воспитал многих выдающихся современных японоведов Запада, а до этого и сам учился у известных ученых того времени — читая «Кодзики» под руководством известнейшего японского филолога Уэда Маннэн и изучая классическую японскую литературу у авторитетного профессора Хага Яити.

Интересно, что первая публикация С. Елисеева в Японии была посвящена современной русской поэзии (журнал «Тэйкоку бунгаку» за 1909 г.). В студенческие годы он изучал и айнский язык, и каллиграфию, и камбун, т. е. китайские классические тексты, которыми начал заниматься еще в Берлине, толкуя Мэн-цзы с помощью известных специалистов, профессоров Вильгельма Грубе и Отто Франке.

Будучи весьма начитан в классической литературе Китая и Японии, С. Елисеев еще интересовался и изобразительным искусством. Живопись была увлечением его юности, и потом, в период его краткого приват-доцентства в Петрограде, работая над диссертацией по Мацуо Басё, он одновременно читал курс по истории искусства Китая и Японии. В его научном наследии нет монументальных монографических работ, но несомненны широта и разнообразие его дарований. Литература, классическая и современная, японская и китайская, театр, живопись и скульптура разных ареалов Дальнего Востока, японская мифология, этнография и социология японского общества — прежде и в Новое время, японская храмовая архитектура, японский язык для начинающих, продолжающих и продвинутых и т. п. — вот примерный круг затронутых им тем.

О России и русской культуре, кроме публикаций на японском языке периода его студенчества в Токийском Императорском университете, он больше практически не писал. Исключением стала его любопытная работа 1956 г. «Православная церковь и российское купечество. По личным воспоминаниям» ^[181], написанная по-английски.

Вообще многие его работы написаны по-английски, но кроме английского он писал также по-французски, по-японски и по-немецки. На русском же языке, судя по списку публикаций, собранных на 1957 г. ^[182], только и существует та его работа, о которой мы собираемся говорить, — т. е. его обзорно-аналитическая статья о японской литературе. Однако идеи и обобщения, представленные в этом давнишнем его труде, проникли в самый фундамент российского и западного японоведения, во многом став чем-то естественным и самоочевидным, словно заложенным в природе вещей. Так что, пожалуй, только теперь, по прошествии почти 80 лет, мы имеем возможность, во-первых, отдать себе отчет в том, что нашими собственными представлениями о японской литературе мы в большой мере обязаны прежде всего С.Г. Елисееву. А во-вторых, осознать елисеевский подход к японской литературе не как аксиому, а как авторскую концепцию, т. е. как материал, подлежащий историческому и методологическому осмыслению. Значимость и новизна елисеевской концепции японской литературы могут быть увидены более отчетливо на фоне того, что именно говорилось о предмете до С.Г. Елисеева и какова была философия исследований зарубежной литературы в русских работах по японской литературе конца XIX — начала XX в.

Как видно из нашего краткого описания «доелисеевского периода» русского осмысления японской словесности, работа Елисеева, появившись в России в 1920 г., оказалась отнюдь не в информационной пустоте, и более того — ряд представлений и установок уже стали достаточно стойкими, переходящими из книги в книгу, стали восприниматься как неоспоримая истина. Сам С.Г. Елисеев писал об этом так: «Соседи с ней [Японией], мы не знали ее до войны, нам был неизвестен ее национальный лик, мы проходили мимо ее духовных богатств. Но можем ли мы сказать, что мы ее знаем теперь, после жестокого урока 1905 года? Мы по-прежнему остаемся в неведении и довольствуемся немногими компиляциями, составленными по европейским книгам и всегда полными ошибок» ^[183].

Этими резкими и решительными словами С.Г. Елисеев открыл новую эру в истории российского востоковедения — отрицая и отметая предшественников, он провозглашал новый путь изучения японской культуры, по которому впереди всех должны были пойти профессиональные исследователи. Его статья, можно сказать, и стала первым опытом такого исследования в отечественной японской филологии.

В сущности, в некотором смысле нам и теперь нечего поставить рядом с этим сочинением: краткая история японской литературы С.Г. Елисеева с тех пор так и осталась единственной работой монографического жанра, описывающей японскую литературу со времени ее возникновения вплоть до начала XX в. До Елисеева, как мы видели, такие попытки делались — взять хотя бы японский раздел из «Истории всемирной литературы», работу Г. Востокова или исторический очерк В. Однако со времен Елисеева никто в России не брался за обзорный труд по всей японской литературной истории. В научном наследии акад. Н.И. Конрада, например, немало фундаментальных работ в этой области, но каждая из них посвящена определенному литературному произведению, течению или периоду; последующие же общие истории японской литературы (надо сказать, весьма немногочисленные) писались или в соавторстве, или вообще большим коллективом.

Елисеевская модель единого сквозного повествования о японской литературе как о едином объекте осталась пока уникальной в нашем японоведении. Первое после Елисеева предприятие этого рода — составленная Н.И. Конрадом в 1927 г. «Японская литература в образцах и очерках» — имеет дробное строение хрестоматии с обширными комментариями. Предисловие Конрада к этой его книге прямо и начинается словами: «В русской литературе по японоведению существует очерк С.Г. Елисеева „Японская литература“». Елисеевский очерк охарактеризован там как «превосходный» и «суммарный». Конрад упоминает и «Историю японской литературы» К. Флоренца, но последняя оценивается Н.И. Конрадом всего лишь как «сводный обзор всего материала».

То есть Н.И. Конрад, по-видимому, исходил из того, что концептуальная история японской литературы в самом общем виде уже написана С. Елисеевым, чей очерк по сравнению с западными исследованиями Н.И. Конрад считал именно аналитическим по преимуществу, задающим долговременные теоретические основания для исследований. Задачу же собственной хрестоматии Н.И. Конрад видел уже в конкретной проработке этих теоретических оснований и в освещении отдельных наиболее важных литературных периодов, как он сам об этом пишет, — в «детализированной работе над отдельными памятниками». При этом свою хрестоматию он мыслил «как первое звено в длинной цепи работ», которые «когда-нибудь в будущем» могут привести к созданию «по-новому значительной» японской литературной истории.