– Он довольно быстро ушел, если вам так легче, – говорю.
Восторг. Найти кого-то, сделать свое дело. Нет ничего лучше и ничего выше этого ощущения.
Поэтому теперь я раскрепощен – и подхожу к Loop. «Ты на ком едешь домой? Поехали вместе».
Но тут в планы вмешивается полиция. Верней, один злосчастный опер, которому вчера написал заявление сын пропавшего. Опер, по старой доброй традиции русских ментов, пальцем о палец не ударил. Теперь же – проснулся, гад.
– Кто тут главный?
– Я. Здравствуйте.
– Поехали.
– Куда?
– В отделение.
– Зачем?
– Объяснение дашь.
– Это еще зачем?
– А зачем искал?
– Любопытная претензия. Напишите, что сами нашли. Вон, ваши уже тут, – показываю ему на полицейскую машину, которая подъезжает к штабу.
Тут в сознании мента что-то переключается.
– Отвезите, а? У нас пузотеры, застрянем…
– Пешком можно, это 200 метров.
Опер, которого даже жалко из-за его уебищной неспособности договариваться и живущего в нем искреннего чувства, что ему кто-то что-то должен, плетется в поле без фонаря, подсвечивая себе мобильным телефоном.
Домой мы едем на Платоныче. Loop задает 1000 идиотских вопросов: «А как ты понял, что он уехал?» / «А почему одежда разбросана?» / «А почему он мертвый, но изо рта тепло?» / «А там правда тепло?».
В ответ я немножко расспрашиваю ее о ней самой, а Платоныч хитро подмигивает. Выясняется, что она из Воронежа, живет с родителями, парня нет уже 2 года (в 20 лет, с таким личиком, и фигурой, и этой загадкой в трусах!), а в детстве папа называл ее Куклой.
Кукла. Если бы она знала, что так ее будут называть все, потому что это страшно ей подходит.
Кукла, куколка, Loop.
Я не спрашиваю про свидание – зачем получать отворот еще раз? Я уже это видел: сначала они дают отворот, потом подсовывают подруг, потом звонят и сами.
Как Маша в этот, самый неподходящий момент. Я сбрасываю. Еще звонок. Еще сбрасываю. Еще. Сбрасываю. Смс: «Штапич, приезжай, а… так грустно без тебя».
Нельзя сказать при Loop, что мне надо сменить адрес доставки. Я все равно поеду до оговоренной точки. Нельзя, чтобы Loop думала, что я не домой. Я уже принадлежу ей, и, хотя она мне нет, не стоит, не стоит тут менять адреса. Вдруг подумает чего. Что я блядун, например. Зачем ей слишком рано узнавать эту правду?
Машка в пеньюаре. Это хохот. Белая, крепкая, с большой грудью, сливообразной задницей, русская баба Машка – в розовом пеньюаре с какими-то кружавчиками, совсем детскими. Порнографический склад ее мышления мне ясен еще с просмотра Тинто Брасса.
– Ты не звонишь… не отвечаешь… ты не хочешь больше? – спрашивает.
– Почему? – отвечаю осторожно.
– Я думала, потому что у меня парень.
– Эм… Ну да.
– Так я его бросила…
Блять, ловушка. Ловушка блять. Беги! Но поздно. Слишком поздно.
– Маааш. А может, у тебя выпить есть?
– Да!
Ну, хоть так.
16. Гр. Об: «Белое безмолвие»
Хрупкий откуда-то достал денег. Хотя, по его (да и моему) образу жизни, мог бы брать водкой. Звонкая монета в любом случае уходила на бухло. Но тут после добычи денег он пару дней где-то гулял Милу, а потом посрался с ней и решил уделить время и мне.
Впрочем, к этому моменту денег у него не осталось, и тут очень кстати пришелся мой недавно полученный гонорар за сценарий какого-то дерьма, серии из десятого сезона сериала про собак, где очень умная собака с очень тупым ментом расследовали преступления. Мент, глядя на очередной растерзанный труп, говорил: «Ну что, дружок, поймаем злодея?». Пес отвечал: «Гав-гав!», а потом четко расследовал дело. Пес был очень умный, он в принципе обладал лучшей логикой, чем мент (и это, кстати, очень реалистично для России в наши дни). Даже допросы пёс вел лучше. Он говорил: «ррррр гав», а злодеи ссались и признавались во всём. Единственное, зачем такому псу был нужен мент, – заполнять бумажки и заниматься пиздостраданием в слабой любовной линии. С этим пес не справлялся, хотя я предлагал продюсерам нарастить функционал пса, мотивируя это экономией на гонорарах актера, который играл не лучше собаки, а денег требовал на порядок больше.
В общем, 50 страниц вымученной за месяц истории привели к трем дням запоя, которые я в целом плохо помню, но один момент врезался в память. Почему-то с нами пила девушка из отряда, Леся. Леся была отрядной блядью. Это, кстати, объясняет то, почему она пила с нами. Но это никак не принижает ее как поисковика. Поисковик она добротный, просто любит ебаться с кем ни попадя. То есть, говоря «блядь», я ни в коем случае не осуждаю, просто констатирую факт, не более. Да и вообще Леся – не единственная форменная блядь среди моих хороших товарищей обоего пола.
Мы пили на Таганке, в районе, с которым у меня связано чуть меньше, чем всё. В суши-баре (а только там и можно было выпить после 11 вечера) я увидел свою бывшую жену. Она сидела с каким-то хмурым типом лет 35: обычная «модельная» стрижка, пиджак, рубашка. Бывшая выглядела так, как она обычно выглядит на штурме мужиков: волосы в лаке, губы накрашены помадой, которую она считает яркой, глаза сильно подведены и – самое главное – плотный слой штукатурки тональника на лице, слой, который резко обрывается по границе подбородка так, что эту яркую границу всегда видно как местечко, где насыщенный, под смуглую кожу, крем прерывается и начинается синюшная «зимняя» кожа шеи. Я подошел к столику и спокойно поздоровался – ну, нельзя же не замечать, что она здесь. Сразу после я ушел за свой столик.
– Это кто? – поинтересовался Хрупкий.
– Бывшая.
– А-а-а-а! – с каким-то непонятным мне пока интересом протянул Хрупкий и пошел к ее столику.
– А че ему надо, Штапич? – спросила Леся с удивлением.
– Лесь, я откуда знаю?
Хрупкий в это время бормотал что-то о том, каких прекрасных детей рожает моя бывшая жена, как будто рекламируя ее дар перед хахалем. Кажется, Хрупкий даже сказал ей «спасибо» за моих детей (которых никогда не видел).
– Тебе делать нехуй? – поинтересовался я по его возвращении.
– Да ладно, хоть познакомились.
– И как ее зовут?
– Блять, забыл.
Когда мы выпили как следует, решили поехать ко мне. При входе в метро Хрупкий шепнул мне на ухо, кивая на Лесю:
– Может, трахнем ее вместе?
– Нет, Хрупкий, я нихуя твои яйца видеть не хочу.
– А мы в темноте.
– Да ну тебя нахуй…
Хрупкий был очень пьян и готов к любым приключениям. В вагоне метро он сел на боковое сиденье рядом с каким-то старомодным двухметровым металлистом, с ног до головы одетым в кожу с заклепками. Металлюга дремал, развесив патлы и широко расставив ноги. Хрупкий тут же, веселясь, толкнул его ногу своей. Тот проснулся, не оценил действие Хрупкого и толкнул обратно. Хрупкий встал. Встал и металлист. Хрупкий дал ему по ебалу, тот махнул своей клешней, и понеслась. Бошки бились о поручни, двери и окна минуты полторы, пока двухметровый хер не угомонил Хрупкого броском на сиденье.