Мертвец в одних трусах лежал ничком параллельно дороге. Чуть пониже левой лопатки зияла огнестрельная рана, окруженная небольшим пятном запекшейся крови. На правой руке вырван клок мяса. Над обеими ранами вились сотни мух.
Комиссар наклонился рассмотреть свежую рану.
– Собака, – сказал крестьянин, дожевывая последний кусок хлеба с сыром. Потом достал из сумки бутыль с вином, откупорил, глотнул, убрал назад.
– Это вы его обнаружили?
– Да. Утром, ехал мимо на осле, – сказал крестьянин, поднимаясь с земли.
– Как ваше имя?
– Контрера Джузеппе, и карты у меня не крапленые.
Спешит доложить легавым, что у него нет судимостей. А как же он сообщил в участок из такой глуши? Почтового голубя, что ли, отправил?
– Вы сами звонили?
– Нет, сынок мой звонил.
– А где ваш сын?
– Дома, в Джардине.
– Он был с вами, когда вы обнаружили…
– Нет, со мной его не было. Он дома был. Спал еще, барчук. Счетовод он.
– Но раз его не было с вами…
– Разрешите, комиссар? – вмешался Фацио. – Наш приятель Контрера, как только заметил тело, позвонил сыну и…
– Да, но как он ему позвонил?
– Вот этой штукой, – сказал крестьянин, доставая из кармана сотовый телефон.
Монтальбано поразился. Крестьянин был одет по старинке: фланелевые штаны, ботинки, подбитые железом, сорочка без воротника, жилет.
Мобильный никак не вязался с руками в узловатых мозолях, смахивающими на рельефную карту Альп.
– А почему вы сами нам не позвонили?
– Во-первых, – ответил крестьянин, – я этой штукой умею только сыну звонить, а во-вторых, с какого хрена лысого мне знать ваш номер?
– Мобильник, – опять вмешался Фацио, – синьору Контрере подарил сын: боится, что отец, принимая во внимание возраст…
– Мой сын Козимо – засранец. Счетовод и засранец. О своем здоровье пусть печется, а не о моем, – заявил крестьянин.
– Ты записал его данные и адрес? – спросил Монтальбано у Фацио.
– Да, комиссар.
– Тогда вы можете идти, – сказал Монтальбано Контрере.
Крестьянин снова отдал честь и вскарабкался на осла.
– Ты всех известил?
– Сделано, комиссар.
– Надеюсь, скоро подъедут.
– Им не меньше получаса добираться, комиссар, в лучшем случае.
Монтальбано быстро принял решение.
– Галло!
– Слушаю, комиссар.
– Как далеко отсюда Джардина?
– По такой дороге минут пятнадцать.
– Поехали выпьем кофе. Вам привезти?
– Нет, спасибо, – дружно отозвались Фацио и Галлуццо; они неплохо угостились хлебом с сыром.
– Я кому сказал – не гони!
– Да кто гонит-то?
Минут через десять гонки с препятствиями на скорости под восемьдесят (кто бы сомневался!) машина уткнулась капотом в кювет; задние колеса едва не оторвались от земли.
Операция по вызволению машины из кювета – поднажми-ка, давай-давай, за рулем то Галло, то Монтальбано, проклятия и крики, пот градом, мокрые рубашки – длилась полчаса. Левое крыло промялось и скребло о колесо. Хочешь не хочешь, а Галло пришлось сбавить скорость.
В общем, когда, покончив с делами, они вернулись в Спиноччу, прошло более часа.
Там уже были все, кроме прокурора Томмазео. Монтальбано забеспокоился. Когда еще тот подъедет, все утро из-за него потеряешь. Водит-то он хуже слепого, с каждым деревом здоровается.
– Что слышно о Томмазео? – спросил он у Фацио.
– Так ведь прокурор уже уехал!
Он что, превратился в легендарного автогонщика Фанхио времен его мексиканской карьеры?
– Ему повезло, доктор Паскуано подвез, – продолжил Фацио, – прокурор выдал разрешение убрать тело, а назад в Монтелузу он поехал с Галлуццо.
Криминалисты уже отсняли первую серию фотографий, Паскуано велел перевернуть труп. На вид убитому было лет пятьдесят или немного меньше. На груди не было выходного отверстия от убившей его пули.
– Знаешь его? – спросил комиссар у Фацио.
– Нет.
Доктор Паскуано закончил осмотр тела, ругаясь на мух, перелетавших с мертвеца ему на лицо и обратно.
– Что скажете, доктор?
Паскуано прикинулся, что не расслышал. Монтальбано повторил вопрос, в свою очередь прикинувшись, что не понял. Стягивая перчатки, Паскуано бросил недобрый взгляд на Монтальбано. Он взмок, лицо раскраснелось.
– А что вам сказать? Отличный денек.
– Превосходный, правда? А о покойнике что скажете?
– Да вы назойливее этих мух! Какого хрена вы хотите от меня услышать?!
Наверняка накануне вечером в покер продулся. Монтальбано понял: придется запастись терпением.
– Давайте поступим так, доктор. Вы будете говорить, а я – вытирать вам пот, отгонять мух и иногда нежно целовать вас в лобик.
Паскуано расхохотался и разом выложил:
– Его убили выстрелом в спину. Вы это и без меня видите. Пуля осталась в теле. Это тоже вы без меня видите. Стреляли не здесь, и это вы тоже без меня поняли сами: никто не станет разгуливать в трусах даже по такому раздолбанному шоссе, как это. Мертв он уже – и на это у вас вполне достаточно опыта – не меньше суток. Насчет укушенной руки даже идиот поймет, что это собака. Вывод: не было никакой нужды заставлять меня распинаться на жаре, задыхаясь и теряя терпение. Я понятно излагаю?
– Более чем.
– Тогда желаю здравствовать всей честной компании.
Развернулся, сел в машину и отбыл.
Ванни Аркуа, шеф криминалистов, продолжал нащелкивать кассеты бесполезных фотографий. Из всей тысячи снимков будет от силы два-три толковых. Комиссару надоело, и он решил вернуться. Что тут еще делать?
– Я поехал, – сказал он Фацио. – Увидимся в конторе. Двинули, Галло?
Не стал прощаться с Аркуа; впрочем, тот с ним не поздоровался, когда явился. Взаимной симпатии они не испытывали.
Пока он вытаскивал машину из канавы, пыль въелась в одежду, проникла сквозь рубашку и, смешавшись с потом, налипла на коже.
Он не готов провести день в конторе в таком виде. И потом, уже почти полдень.
– Отвези меня домой, – сказал он Галло.
Открыв дверь, сразу понял: Аделина уже закончила уборку и ушла.
Прошел в ванную, разделся, принял душ, бросил в корзину грязную одежду, пошел в спальню и открыл платяной шкаф – выбрать, во что переодеться. Заметил, что среди брюк висит пара в нераспакованном пакете из химчистки – наверно, Аделина забрала с утра. Их и надел, вместе с любимым пиджаком, а под него – одну из недавно купленных рубашек.