Белое братство - читать онлайн книгу. Автор: Элеонора Пахомова cтр.№ 70

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Белое братство | Автор книги - Элеонора Пахомова

Cтраница 70
читать онлайн книги бесплатно

«Слышим, слышим, алкаш проклятый. Вякни еще только, милицию вызову!» – раздалось откуда-то снизу, вероятно, с одного из балконов.

Прозаичное, будничное хамство словно грузило увлекло чуть было ожившее заоблачное чувство вниз, к бренной, многострадальной земле. Вадим Сигизмундович сник. Но вдруг небо отозвалось, громыхнуло. Успенский устремил взгляд ввысь и глазам не поверил – на темном облачном куполе вспыхнула большая, словно метеорит, звезда и стремительно понеслась вниз. Ночная тишина наполнилась низким рокочущем гулом. Очертив огненную дугу, небесное тело достигло земли где-то в районе аэропорта. Вдали полыхнуло, жахнуло. Под ногами, казалось, качнулась кровля.

4 июня 20… 05.16

это спам


Пишу тебе остриженная. Нет больше волос. И кошки, похоже, больше нет. Вот так.

Не уберегла я волосы к нашей с тобой встрече. Всю жизнь берегла, но, видимо, не судьба поносить их распущенными. В пятницу Марина праздновала день рождения, тридцать девятый. Я не рассчитывала, что позовет, но вдруг она позвала меня. Я обрадовалась, сама не знаю почему. Что за чушь мне в тот момент подумалась? Что я вдруг стану для них своей? Или я просто так реагирую на чью-то улыбку, что у меня начисто отключается мозг? Не знаю. Но я обрадовалась, купила ей в подарок духи, о которых сама давно мечтала, и пошла. Гуляли в ее однушке. Поначалу показалось, что мне рады. Там собрались все девочки с нашего отдела. Поздравляли, смеялись, шутили. А потом их лица исказились, потекли от алкоголя, как театральный грим под дождем, и глаза стали осоловевшими, словно стеклянные бусины. Марину больше всех повело, в чертах ее проступило что-то жалкое и пугающее одновременно. А потом она завыла, размазывая тушь и помаду. Завыла так пронзительно, что в этом вое тоже было жалкое и пугающее, страшное. Конечно, все бросились утешать, кто как мог, еле ворочая языками. Кто-то пытался подлить ей водки, кто-то тянул в пляс. Играла Аллегрова… «Я согрею дыханьем ладони, твои белые нежные пальцы. И под шорох осенних мелодий мы закружимся в свадебном вальсе…”. И всем было понятно, отчего она так надрывно ревет.

Я тоже утешала ее и говорила, кажется, что все у всех будет хорошо. «И у тебя?», – она вдруг притихла и посмотрела на меня сквозь растрепавшиеся пакли своим пронизывающим взглядом. Я тоже выпила, меньше других, но все же. Алкоголь разливался во мне согревающей волной, еще больше размягчающей мой и без того желейный дух. Опьяневшая, я действительно верила, что все у всех будет хорошо, обязательно, мысли о тебе не выходили из моей головы. Я не испугалась взгляда, а скорей обрадовалась, что она отвлеклась и перестала голосить, словно кликуша. И, как бывает с плачущими детьми, я побоялась упустить момент и продолжила говорить, лишь бы только она не опомнилась и не завыла снова. И она спросила, почему это я в последнее время такая загадочная и счастливая. А я и ляпнула, что влюбилась. Хорошо, что не сказала в кого, почему-то не смогла уронить перед ней твое имя, будто оно может испачкаться. Она так вкрадчиво расспрашивала, и губы ее кривились в подобии улыбки, а глаза уже не кололи – отблескивали не застроенными пиками, а словно покатыми ребрами сабель, которыми она с непривычки хочет не заколоть, а погладить. «А он тебя любит?» – спросила она. И тут я не удержалась и выдала желаемое за правду. Я ведь пыталась убедить ее, что хорошо бывает. Я сказала, что и ты меня любишь. А она усмехнулась и спросила, чем же я тебя взяла, вроде как и посмотреть не на что. Я в ответ распустила волосы…

А потом она остригла меня. Не буду рассказывать, как это было. Не хочу. Грязно было и низко. Больно. Натуральный шабаш. Из того, что терпимо вспомнить, – голоса, один или два, которые пытались перекричать гвалт, и я слышала фразы «отпустите уже эту несчастную».

Домой я шла как во сне, мне казалось, я бреду наугад в кромешной тьме и тело мое – пустая оболочка, которая висит на мне неподъемной мертвой тяжестью, но каким-то чудом я дошла. А когда переступила порог, то силы кончились, и я тихо сползла в коридоре. Я не сразу сообразила, что из кухни доносится Васькин голос. А потом поняла, что он говорит собутыльнику про кошку. Мою кошку и ее котят. Я вошла на кухню и увидела его ухмылку, этот пьяный оскал злого дурака… Конечно, она бы не ушла так надолго, тем более беременная. Куда ей идти и зачем? Я больше не смогла скрывать от себя правду. В тот момент больше не смогла. Оказывается, хмель не дурманит, а, наоборот, открывает глаза. Пьяными заплаканными глазами я увидела правду, без прикрас, как на дне хрустального шара. Все стало чудовищно, жестоко очевидно…

Сейчас помню только, как трясла его голову, словно он был тряпичной куклой. Его кудлатая башка мотылялась из стороны в сторону. Казалось, она вот-вот оторвется, но я не могла остановиться… Я не могла…

СВОЛОЧЬ ЭТО ТЫ СВОЛОЧЬ ЭТО ТЫ… ТЫ ТЫТЫТЫ!

Слова брызгали и лопались. Липли к лицу, забивали ноздри и глотку, но я кричала. Кричала и не могла остановиться. Я словно орала в глухую закупоренную трубу, гул тупого эхо бил по вискам, взрывался в голове. Каждый раз, когда я вбирала ртом воздух, чтобы кричать, кричать еще и еще, в трубе его становилось все меньше.

Я очнулась на полу кухни. Сильно болела голова, и казалось, будто она стала больше, а внутри лежит что-то тяжелое и давит на череп изнутри. Васьки, кажется, не было. Я поднялась и пошла к себе. Я так долго шла… Потом легла на свою койку и все. Больше суток меня не было в этом пространстве и времени. Не было вообще. А потом я снова появилась…

Хорошо, что это случилось в выходные. Через три часа начнется мой рабочий понедельник. И в этом понедельнике будет Марина и все остальные, но не будет Мурлыки. Время стало таким размазанным, тягучим. Совсем неясно, сколько теперь его проходит, пока я разглядываю черный силуэт соседнего дома на фоне черного неба.

Как ты думаешь, может, она все-таки когда-нибудь отыщется? Наверное, ты думаешь – нет… Тогда, как ты думаешь, сколько их там было… котят? Мне кажется четверо. Я не знаю почему, но мне кажется четверо… Она так изменилась в последние недели… Стала какой-то другой, и все ее повадки стали другими. Она стала степенной, преисполнилась достоинства. Уже не пыталась проскочить в приоткрытую дверь, ходила совсем иначе… так аккуратно и медленно. Я даже немного ревновала, не явно для себя самой, скорей подсознательно, но ее изменения коснулись меня. Потому что Мурлыка вдруг стала сама по себе, и главным для нее была уже не я. Как-то вдруг стало понятно, что наши прежние отношения неуместны и мне не следует больше в шутку трепать ее по загривку. Я как-то попробовала, а она вывернулась, хрипло и коротко мяукнула и понесла свое большое, похожее на дирижабль брюхо в другой конец комнаты. Она вдруг стала мудрее и старше меня. Я больше не была ее хозяйкой… Я думаю, их было четверо.

Глава 21

Погодин открыл глаза, когда солнце уже достигло высшей точки на покатом небе, и из этого положения разливало жаркий свет повсюду, не оставляя теням ни единого шанса. Но слепящего шара, в его обжигающем сетчатку сиянии, он над собой не увидел. Обзор закрывала груботканая темно-коричневая материя, слабо натянутая над ним, как провисший тент. Сквозь ее волокнистую структуру он и различил положение солнца, которое виделось ему желтым размытым пятном, сантиметрах в двадцати от лица. Чувствовал он себя ужасно. Голова болела до тошноты, и ему казалось, что она наполнена тяжелыми металлическими шариками, которые при каждом движении лениво перекатываются и глухо ударяются друг об друга. Хуже всего было то, что перемещаться этим мнимым гирям приходилось часто. Мирослава качало из стороны в сторону и потряхивало. Не сразу, сквозь боль, он сообразил, что лежит в дощатой телеге, прикрытой сверху пыльным покрывалом. «Лучше бы он меня вчера прикончил», – подумалось ему. С телом все обстояло и того хуже. Мало того, что под тряпкой было жарко и нестерпимо душно, так еще и по связанным сзади, онемевшим рукам после пробуждения поползли злые мурашки восстановленного кровотока, а на их место пришла ломота. Надбровье пульсировало тупой, дергающей болью. Во рту пересохло совершенно, и о глотке воды он думал сейчас, как о самом желанном, что только может существовать.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию