Белое братство - читать онлайн книгу. Автор: Элеонора Пахомова cтр.№ 69

Дойдя до Сенной площади он воззрился на одну из сталинских высоток, отданных под нужды МИД. Устремленная ввысь громадина почти касалась шпилем облаков, и мысль Успенского плавно повернула к древним великанам. Он попробовал вообразить, как они жили, о чем размышляли, с каким размахом и сноровкой возводили величественную и прекрасную Атлантиду, колыбель цивилизации, смытую вышедшей из берегов стихией. А он тратит жизнь на какую-то мышиную возню, которая при этом не только не приносит самому ему пользы и удовольствия, но еще и наносит другим мелкий пакостнический вред. Больше так продолжаться не может, это уж совершенно точно. Надо все поменять и посвятить себя истинному призванию.

В чем именно его призвание, он пока не до конца понял. Но, может быть, в том, чтобы стать проводником между заблудшим человечеством и просветленным разумом? Ведь в тех откровениях эзотериков, мистиков и провидцев, которые он изучал в последнее время, сказано, что все они лишь проводники информации, которую им телепатически диктуют великие учителя. А вдруг и он из числа тех, кого может постичь такая же благость? Просто в безумии, хаосе и стрессе своей нынешней жизни у него вряд ли есть шанс расслышать слабые голоса носителей абсолютной мудрости. «Все бросать и уезжать! Уезжать туда, где есть природа и простор: луга или степи, равнины или горы. Главное, чтобы там была тишина, простор и воля».

Верил ли Успенский в скорый апокалипсис, про неотвратимость которого сам говорил, находя своим словам подтверждения? Если бы раньше ему задали этот вопрос, то он ответил бы: «Конечно, нет». Но теперь сказал бы: «Я не исключаю, но и утверждать не могу». Ему казалось, что сейчас он в самом начале большого пути, он только-только ощутил рядом чье-то легкое мимолетное дыхание, от которого полотно пространства и времени на мгновение дрогнуло, как знойное марево, прямо перед самым его носом, и тут же разгладилось. Он не успел разглядеть того рисунка, который померещился за воздушной рябью, но очень хотел бы, чтобы в его жизни наступил момент, когда это полотно снова дрогнет, заколышется волнами, и у него хватит времени рассмотреть за ним цельную картину. Пусть даже он разглядит за гранью картину конца. Какая разница? Ведь это конец земной жизни, а она, как известно, и так ничем иным, кроме как смертью закончиться не может. Другое дело, последует ли за концом новое начало? Раньше бы он ответил: «Конечно, нет». Но теперь сказал бы: «А как иначе?»

В свете этого нового, невесть как зародившегося в нем убеждения, все вокруг казалось Успенскому мелким и незначительным: и люди, и машины, и земные хлопоты. «И почему только я боялся их раньше? Людей… Какие они все маленькие, неприкаянные. Особенно на фоне этих домов и проспектов. Все бегут куда-то, возводят в крайнюю степень важность своих мирских забот. А заботам этим грош цена с точки зрения вселенского разума, да и самим людям, наверное, тоже. Вот сейчас сорвется от древности с потрескавшегося фасада ветхий эркер и накроет разом сразу двух, а то и трех человечков, и все, ради чего они куда-то так неистово спешили, окажется вдруг таким неважным. Да и моя земная жизнь, которая пугала и мучила меня, разве она важна? Все бросать и уезжать…»

Так, вынашивая планы кардинальных перемен, Успенский чудесно провел бо́льшую часть дня. Прогуливаясь, он пару раз наведался на летние веранды кофеен, чтобы перекусить и отдохнуть, потягивая домашний лимонад из высоких пузатых бокалов. Боясь быть узнанным, он натягивал шарф до самого носа и пониже опускал края шляпы, из-за чего выглядел несколько карикатурно, но все же в его повадке теперь ощущалось что-то надменное, царственное – в том, как в светлых широких брючинах он закидывал одну ногу на другую, как держал спину, водил головой.

Ближе к вечеру в мысли начала просачиваться тревога. Конец дня неизбежно приближался, а это значило, что совсем скоро наступит момент, когда от фантазий нужно будет перейти к действиям. Он твердо решил, что не проведет рядом со Светой в статусе «клиента» и «бойфренда» больше ни минуты. Получается, что при их встрече сразу же надо будет начать неприятный разговор. Свидание же состоится, как только он перешагнет порог собственного жилища.

От этой совсем уже близкой перспективы все внутри Успенского стыло, будто ледяной колючий ветер своевольно врывался в его безмятежный, идиллический мир. Еще больше становилось не по себе, когда он вспоминал о том, что дерзко отключил телефон и это наверняка довело Свету до исступления. Он с тревогой посмотрел на время – восьмой час. Уже совсем скоро. Вадим Сигизмундович передернулся, поежился, хотя летний вечер был погожим, ласковым. Новопушкинский сквер, до которого он добрел замысловатым маршрутом, чтобы отдохнуть на лавочке, пульсировал молодой, пестрой жизнью. И если еще минут двадцать назад его тешило это зрелище, то теперь докучало и даже нервировало. «Только не домой», – подумал он.

За день он изрядно устал, продолжать прогулку не было сил, и он направился в кинотеатр. Фильм попался веселый, но Вадим Сигизмундович не смог этого прочувствовать – во время сеанса неустанно свербела нарастающая тревога. Через пару часов оживленная толпа кинолюбителей вынесла его обратно, на волю. «Только не домой», – повторил он в уме, словно мантру, глядя, как бледно-розовый край неба тускнеет, линяя в лиловый, и вот-вот погаснет.

Дойдя до дороги, он махнул рукой, остановив частника. На вопрос «куда?» назвал адрес старой квартиры, «однушки» в десяти километрах от МКАД, совсем недалеко от аэропорта «Внуково». Ехать пришлось долго, дорогой он напряженно вглядывался в мельтешение огней за окном и сам не заметил, как его сморил сон. Водитель растолкал его уже на месте. Успенский сунул ему тысячную купюру и выкарабкался из салона.

Унылая многоэтажка смотрела на него мерклыми глазами пыльных окон. Кодовый замок подъезда был сломан, и Успенский беспрепятственно шагнул в смрадный сумрак. Недовольно кряхтящий лифт поднял его на нужный этаж. Он подошел к своей двери, открыл барсетку… Ключ! Ну конечно, ключа от этой квартиры у него с собой не было. Значит, разговор со Светой оттянуть все же не удастся.

Успенский развернулся, бессильно припав спиной к двери, и, не думая о судьбе светлого костюма, сполз по ней вниз, усевшись прямо на коврик, по-паучьи согнув свои длинные ноги. Он сидел и смотрел на замызганную крышку мусоропровода, в который пару лет назад в исступлении затолкал сломанный чайник, а вместе с ним и что-то еще, очень важное, но невыразимое доступными ему словами.

Сейчас Вадим Сигизмундович снова чувствовал себя обособленным, незначительным и слабым. Не то, что утром. Два состояния, которые он пережил за прошедший день, были такими полярными, разными. Он со страхом думал о том, что, возможно, окрыляющее чувство, сделавшее его на время счастливым, было лишь наваждением и уже не вернется к нему. А что он без него? Оболочка, наполненная сором житейской муки.

Он резко вскочил и, движимый непостижимым порывом, бросился к лестничному пролету. Мчась вверх, он преодолевал по несколько ступеней сразу, пока, запыхавшись, не добрался до выхода на крышу.

«Э-ге-гей! Есть там кто? Вы меня слышите?» – прокричал он что было силы в ночное небо, стоя на самом краю.