На эмоциях: Как улаживать самые болезненные конфликты в семье и на работе - читать онлайн книгу. Автор: Дэниел Шапиро cтр.№ 89

Символические уступки (например, искреннее безоговорочное извинение) могут повысить шансы на компромисс, когда речь идет о конфликтах вокруг священных понятий. Профессора Джереми Джинджес, Скотт Атран, Дуглас Медлин и Халил Шикаки провели исследование, продемонстрировавшее, что в переговорах о священном участники сильнее настаивают на своем, если им предлагают материальное вознаграждение, но охотнее идут на компромисс, если им предлагают символические уступки. Исследование основывалось на израильско-палестинском конфликте, и его участниками были люди, непосредственно пострадавшие от противостояния (Ginges et al. 2007).

С. Атран и Р. Аксельрод предлагают в качестве одной из стратегий обсуждения разногласий, касающихся священных ценностей, их признание (Atran and Axelrod 2008). Скажем, после Второй мировой войны антропологи Рут Бенедикт и Маргарет Мид убеждали американское правительство проявить уважение к японскому императору и таким образом снизить вероятность того, что почитавшие своего императора японцы будут сражаться не на жизнь, а на смерть, чтобы спасти его.

174. См.: Raz 1986.

175. В конфликтах вокруг священных понятий стороны чаще прибегают не к прикладным расчетам издержек и выгод, а к нравственным правилам и интуиции. Это коренное отличие подробно рассматривается в статье Дж. Джинджеса его коллег (Ginges et al. 2007). Исследователи, кроме того, обнаружили, что символические уступки снижают противодействие мирным соглашениям со стороны моральных абсолютистов.

176. Рассмотрим еще два примера того, как запретный обмен может быть переработан в трагический. Исследователь Лили Конг размышляет о практике властей Сингапура, которые приобретают религиозные центры (священные учреждения) и сносят их, чтобы освободить место для строительства жилых домов, промышленных комплексов и модернизации города (мирские соображения). Государство подавляет недовольство местных жителей, превращая этот запретный обмен (святое в обмен на мирское) в трагический (священное здание в обмен на священное общее благо), доказывая, что коллективная ценность религиозных приобретений и перемен в инфраструктуре превышает ценность священных зданий самих по себе. Например, в интервью, данном Конг, член методистской церкви доказывал: «Если религиозное здание необходимо снести, чтобы расширить дорогу и тем самым облегчить движение транспорта, этот шаг принесет пользу всем», и, как христианам, «нам следует приносить пользу отечеству, а не думать в первую очередь о себе» (Kong 1993).

Второй пример связан с планом Ариэля Шарона, бывшего премьер-министра Израиля, по освобождению сектора Газа от израильских поселений и возврата его Палестине. Один из высокопоставленных деятелей национального совета безопасности позже прокомментировал стратегию премьер-министра: «Что касается поселенцев [которых предстояло переселить из сектора Газа], Шарон слишком поздно понял, что ему не следовало упрекать их в том, что ради них потрачены деньги израильских налогоплательщиков и подвергнуты опасности жизни солдат. Шарон сказал мне, что теперь понимает: в тот момент следовало сделать символическую уступку и назвать их героями сионизма, принесшими еще одну жертву, каких было принесено уже немало» (Atran et al. 2007, 1040).

177. Уильям Джеймс считает святое достоянием индивида, а Дюркгейм рассматривает его как «социальное требование, укрепляющее общество и привязывающее к нему индивида» (Coleman and White 2006). Другими словами, Джеймс обращает внимание на аспект святого, «который существует в груди отдельного человека», а Дюркгейм рассматривает святое (и, в более широком смысле, религию) как то, что выполняет социальную функцию — создает прочные узы, которые побуждают людей вести себя согласно коллективным ценностям, сохраняющим социальную преемственность.

Согласно моей теории об отношенческой идентичности, общее священное верование может привести к объединению, связывая вас двоих в одно целое. Это согласуется с теорией Дюркгейма об объединяющей функции святого. Тем не менее священное верование парадоксальным образом и усиливает, и ослабляет нашу автономию. Склоняясь перед святым, вы ограничиваете свою автономию, лишая себя права сомневаться в его неприкосновенности, но одновременно расширяете свою автономию посредством связи с безграничной ценностью святого.

178. Р. Дж. Лифтон придумал термин «символическое бессмертие» и предположил, что мы можем ощутить его пятью способами (Lifton 1979): как биологическое бессмертие (мое генеалогическое древо переживет мое смертное «я»), творческое бессмертие (мои работы переживут мое смертное «я»), религиозное бессмертие (моя душа переживет мое смертное «я»), бессмертие природы (природа переживет мое смертное «я», «все произошло из праха и все возвратится в прах») и, наконец, как переживаемую трансцендентность (мои переживания выводят меня за пределы моего смертного «я»).

179. Подробнее об этом процессе см.: Pargament and Mahoney 2002. Мы также сообща создаем священные смыслы, участвуя в ритуалах, паломничествах и т. п.

180. См.: Sadat 1978.

181. См.: Mahoney et al. 1999.

182. То же верно в отношении тактики современного мирового сообщества, использующего финансовые поощрения: зачастую они недостаточны для того, чтобы отвратить религиозных экстремистов от совершения актов насилия. Помимо прочего, необходимо предоставить религиозным лидерам, обладающим законным авторитетом в глазах экстремистов, мировые трибуны, с которых они могли бы осудить насилие как средство разрешения противоречий, основанных на разных ценностях.

183. Согласно Бену Дюпре (Dupré 2009, 72–75; в рус. пер. — Дюпре 2015, 72–75), понятие фундаментализм восходит к христианскому фундаментализму, движению, которое возникло в США в начале XX в. как реакция на попытки реформ со стороны «либеральных» теологов. «Общей для всех религиозных фундаменталистов является убежденность, что существует единственное авторитетное учение с единственной фундаментальной истиной о Боге (или богах) и его (их) отношениях с человечеством. Священный текст — это слово самого Бога, оно не подлежит никаким интерпретациям и критике, и моральные предписания и законы этого текста должны соблюдаться буквально» (Там же, 74).

Выделяемая мной фундаменталистская область идентичности отчасти напоминает одну из моделей С. Атрана — модель «самозабвенного участника» в разрешении конфликта. Эта модель, по контрасту с моделью «разумного участника», описывает тех, кто готов идти на крайние жертвы, которые никак не повлияют на возможность успеха или совершенно несопоставимы с ним. Идея о такой преданности группе помогает объяснить поведение участников моего тренинга «Кланы», на первый взгляд иррациональное: они готовы были скорее умереть за свой недавно появившийся «родной» клан, чем спасти мир. Подробнее о модели «самозабвенного участника» см.: Atran 2003. Тетлок и его коллеги предлагают похожую трактовку одного из вариантов принятия решений по поводу священного — модель интуитивного моралиста-богослова (Tetlock et al. 2000).

184. Поразительно, что эту фундаменталистскую область идентичности занимают как религиозные фанатики, так и убежденные биологические детерминисты: и те и другие убеждены, что их идентичностью управляют неподвластные им силы. Религиозные фанатики верят, что параметры их идентичности задает божественная сила, а биологические детерминисты — что их идентичность определяется биологией, набором ДНК и тому подобным. Вы тот, кто вы есть, — либо по образцу божественного предначертания, либо по предопределенным биогенетическим законам вашего организма.