— Она осмелилась тебя упрекать! — возмутилась
Стелла. — Как ей только не стыдно! Ведь она знает, что ты болен. Знает,
что ты поссорился с мамой. — На глазах у моей доброй девочки показались
слезы. — Не волнуйся, это дело нас совершенно не касается, — заверила
она. — Все это связано с Мэйфейрами из Фонтевро. Они там все из ума
выжили. Ты сам знаешь эту банду с Амелия-стрит. Настоящие придурки, вот кто они
такие.
Разумеется, я понимал, кого она имеет в виду. Фонтеврольские
Мэйфейры были потомками того самого злополучного Августина, чью жизнь я, тогда
пятнадцатилетний юнец, оборвал выстрелом из пистолета. Как я уже рассказывал
вам, его жена и дети обосновались в Фонтевро, на своей собственной обширной
плантации. Теперь нас разделяло много миль, и виделись мы лишь по случаю особо
важных семейных событий, когда собирались вместе буквально все Мэйфейры.
Разумеется, мы тоже посещали Фонтевро, когда с кем-нибудь из обитавших там Мэйфейров
приключалась беда, навещали больных, а также присутствовали на похоронах тех,
кто отошел в лучший мир. Они платили нам тем же. Однако на протяжении многих
лет отношения между двумя ветвями клана оставались более чем прохладными.
Пришло время, и они — если память мне не изменяет, за это
дело взялись старый Тобиас и его сын Уолкер — построили прекрасный дом на углу
Сент-Чарльз-авеню и Амелия-стрит, всего лишь в пятнадцати кварталах от моего
особняка. Я наблюдал за строительством с нескрываемым интересом. Когда дом был
готов, в нем поселилось все семейство — куча дряхлых стариков и старух. И все
они презирали и ненавидели меня. Тобиас Мэйфейр к тому времени успел
превратиться в выжившую из ума развалину. Как и я, он слишком зажился на этом
свете. Должен сказать, мне никогда не приходилось встречать более злобного
человека. Как вы понимаете, во мне он видел своего заклятого врага и неустанно
призывал на мою голову всевозможные кары и бедствия.
Что до остальных обитателей дома на Амелия-стрит, то нравом они
были помягче. Кстати, все они имели свою долю в наших семейных предприятиях и,
разумеется, получали немалые прибыли. Мэри-Бет, обожавшая устраивать шумные
празднества, непременно приглашала их, в особенности молодое поколение. И порой
случалось, что кто-нибудь из потомков Августина выбирал себе в жены кузину из
враждебного лагеря, а если выразиться точнее — из другой ветви родословного
древа. Тобиас, одуревший от ненависти, называл подобные свадьбы плясками на
могиле Августина. К тому времени, к которому относится мой рассказ, намерения
Мэри-Бет объединить семейное стадо были очевидны для всех, и Тобиасу оставалось
лишь изрыгать привычные проклятия.
Я мог бы поведать вам множество забавных историй об этом
старом осле, который, кстати, несколько раз пытался меня убить. Но сейчас речь
не о нем. Я по-прежнему не мог понять, что вызвало такой гнев Карлотты.
Туманные намеки Стеллы лишь усугубили мое недоумение. Ясно было, что произошло
нечто из ряда вон выходящее.
— Так что там натворили Августиновы отродья? —
спросил я. Иного названия для представителей это бешеной семейки у меня не
было.
— Скорее, кое-что натворил твой сынок, — протянула
Стелла. — Хотя, по-моему, большой вины тут нет. Все это ерунда. Как
говорится, снявши голову, по волосам не плачут.
Последние слова она почти пропела в своей обычной
жизнерадостной манере.
— Все дело в прекрасной юной принцессе, которую
заточили в высокой башне. Помнишь сказку о принцессе Рапунцель? —
продолжала загадывать загадки Стелла. — Я говорю сейчас о маленькой кузине
Эвелин, мой дорогой, — наконец снизошла она до объяснений. — Ты же
знаешь, все считают, что она дочь Кортланда.
— Прошу прощения, не могла бы ты выражаться более
определенно? О каком Кортланде идет речь? Не хочешь же ты сказать, что мой сын
связался с женщиной из фонтеврольских Мэйфейров и сделал ей ребенка?
— Именно это я и хочу сказать. Лет тринадцать назад
Кортланд мотался в Фонтевро с каким-то поручением и между делом обрюхатил
Барбару Энн. Ну, дочь Уолкера, ты знаешь. И она родила Эвелин, а сама умерла.
Теперь-то ты догадываешься, что к чему, мой милый? Выяснилось, что малютка
Эвелин — ведьма, причем такая же сильная, как и все наши семейные ведьмы. И она
способна предвидеть будущее.
— Откуда ты знаешь?
— Ну, об этом все знают. Да будет тебе известно, у нее
на руке шесть пальцев. Сам понимаешь, мой дорогой, это ведьмина метка, и тут уж
ничего не поделаешь. Так вот, этот старый маразматик Тобиас держит свою
правнучку взаперти. Не выпускает из комнаты. Боится, что мама ее убьет.
Представляешь? Твердит всем и каждому, что вы с мамой только и мечтаете извести
девчонку. Вот глупости! Ведь если Кортланд ее отец, значит, ты доводишься ей
дедушкой. Мне все это открыл сам Кортланд. Правда, он взял с меня клятву, что
тебе я и словом не обмолвлюсь об этой истории. Боится, что ты знать его не
захочешь. Отец, сказал он, ненавидит весь этот сброд из Фонтевро. И чем,
говорит, я могу помочь этой бедной девочке, когда в моей собственной семье все
клянут меня на чем свет стоит. Бедный, он так расстроен. Мне его ужасно жалко.
— Подожди, детка, не тараторь так быстро. Насколько я
понял, Кортланд совратил эту дурочку Барбару Энн. А когда она умерла в родах,
отказался признать ребенка своим.
— Вот уж не думаю, что ему пришлось ее
совращать, — покачала головой Стелла. — Может, все было как раз
наоборот. Она наверняка и сама была не промах. К тому же изголодалась по
мужчинам. Ее, кажется, тоже держали взаперти. Впрочем, откуда мне знать, кто
там из них кого совратил. Я сама тогда едва родилась. Об одном прошу: не ругай
бедного Кортланда слишком сильно. Он так тебя любит. Больше, чем все остальные
твои сыновья. И он ужасно рассердится, если узнает, что я тебе проболталась.
Так что давай об этом забудем.
— Разумное предложение, ничего не скажешь! Оказывается,
в пятнадцати кварталах отсюда живет моя внучка, которую держат взаперти на
чердаке! И я должен об этом забыть? Для этого надо впасть в полный маразм, моя
дорогая! Говоришь, ее зовут Эвелин? И ее мать — эта несчастная дурочка Барбара
Энн. А мерзкий ублюдок Тобиас держит девочку взаперти. Не удивительно, что
Карлотта пришла в ярость, узнав об этом. На сей раз я разделяю ее чувства. На
мой взгляд, история просто отвратительная. И этому произволу необходимо
положить конец.
Не дослушав меня, Стелла вскочила со стула и громко
захлопала в ладоши.
— Мама, мама! — радостно закричала она. —
Дядя Джулиен совсем поправился! Говорит без умолку, словно никакого удара и не
было. Он совсем такой, как раньше. И мы сейчас едем на Амелия-стрит.
Мэри-Бет торопливо вошла в комнату.
— Карлотта рассказала тебе об этой несчастной
девочке? — обеспокоенно спросила она. — Я считаю, тебе не стоит
впутываться в это дело.