Земли обетованные - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Мишель Генассия cтр.№ 71

– Что ж, у каждого из нас была в юности несчастная любовь, она причиняет жгучую боль, но рано или поздно человек изживает в себе это горе и идет дальше.

– Иначе говоря, прощается со своей безумной любовью и переходит к следующей? Но это значит, что первая не имела никакого значения, если ее можно заменить другой через какой-то разумный срок, как меняют старые надоевшие туфли на новые… Нет, я не понимаю тех женщин, которые забывают это первое чувство и начинают жизнь сначала, словно любовь – лотерея, стоит только дождаться, когда выпадет выигрышный номер… Для меня любовь – куда более глубокое понятие, разве я не права?.. Иначе это не любовь, а так… дешевка. Я прекрасно понимаю людей, убивающих из-за любви, и сама не желаю смириться с обманом, не прощаю его – как Медея ^[145]. Потому что я люблю. Просто люблю.

* * *

Мимун показывался на работе все реже и реже; его и раньше трудно было найти в обычное рабочее время, но в последние несколько недель он вообще отсутствовал в министерстве без всяких уважительных причин. Случалось, он не подавал признаков жизни много дней подряд, потом неожиданно появлялся, но сильно нервничал и куда-то спешил. Франк должен был давать ему отчет о текущих делах – короткий, но насыщенный, информировать о возникших проблемах, о найденных решениях, о делах, застрявших в производстве из-за отсутствия начальства. Однако Мимун неизменно отвечал: «Мне некогда этим заниматься, решай сам, как считаешь нужным». Министр ежедневно звонил, требуя соединить его с Мимуном, а однажды даже спустился с шестого этажа, чтобы лично удостовериться в его отсутствии. Франк передавал все это Мимуну, но тот лишь отмахивался:

– Если снова будет надоедать, скажи ему, что я у любовницы.

– Он мне не поверит.

В конечном счете Франк принял решение не вмешиваться в управление делами страны; теперь он предпочитал держаться в тени, в отличие от французов, слетавшихся в независимый Алжир, чтобы воплотить в жизнь свои политические убеждения.

Если не считать ближайших друзей, Франк больше ни с кем не обсуждал события, сотрясавшие Алжир. Он эффективно использовал свои знания, занимался исключительно техническими проблемами, поскольку специалистов в этой области было немного, и окружающие высоко ценили его работу, хотя в глазах некоторых коллег смиренная манера поведения молодого человека выглядела умелой стратегией, ибо все считали его креатурой Мимуна Хамади. Однако под личиной скромного служащего, знающего свое место, скрывался другой Франк, обладавший зоркими глазами и чутким слухом, и то, что происходило в стране, безмерно удручало его. Разумеется, он держал свои мысли при себе, воздерживаясь от критики несостоятельности президента, которая буквально всем бросалась в глаза, его экономической безграмотности, нелепого стремления построить исламский социализм, невыполнимых посулов и перемен мнения в зависимости от последнего собеседника, не говоря уж о совершенно нереальных реформах, навязываемых окружавшими его троцкистами.

Тем не менее, когда Мимун однажды вечером, в начале июня 1965 года, спросил Франка во время рабочей встречи, что тот думает о последнем противоречивом решении президента по поводу Кабилии ^[146], тот впервые рискнул высказать свое личное мнение:

– Люди, которые толкают президента на этот путь, больше озабочены личными интересами, чем судьбой Алжира.

Мимун скептически покривился и допил свой оранжад.

– Я уже вообще не уверен, что Алжир являет собою единое государство. Прежде я был убежден в этом, как все остальные, но теперь вынужден признать очевидное: скорее всего, это иллюзия, мираж. До колонизации никому не удавалось контролировать эту территорию, равную четырем Франциям и населенную враждующими племенами с такими разными языками, обычаями и расовыми признаками, что они непрерывно воевали между собой. Мы считали себя единым народом лишь потому, что ненавидели колонизаторов еще сильнее, чем ближайших соседей, но именно французы создали нынешний Алжир, придав ему видимость административно управляемого государства, – да-да, это сделали они, а не алжирцы. Так что нам следовало бы не уничтожать наших колонизаторов, а благодарить их за то, что они, покидая нашу страну, оставили ей в наследство Сахару – огромную территорию с ее нефтью и газом, которая никогда раньше не принадлежала Алжиру. А теперь, когда французы изгнаны, старые демоны войны снова подняли голову; племена, и прежде ненавидевшие друг друга, не желают объединяться, вековые распри опять набирают силу. Вот в чем проблема этой страны: она существует лишь в наших мечтах. А на самом деле это мираж. Но я тебе, разумеется, ничего такого не говорил.

Подобные упадочные настроения были несвойственны Мимуну, и его откровения привели Франка в полную растерянность; он не мог понять причин этого пессимизма – правду он узнал только в конце июня. Оказалось, что Мимун вместе с другими членами НФО задумал осуществить государственный переворот и свержение Ахмеда бен Беллы, для чего привлек на свою сторону партию, армию, полицию и спецслужбы. Были уже составлены списки тех, кого следовало арестовать, и тех, кого следовало ликвидировать; запланирована последующая чистка – словом, дело казалось совсем нетрудным, оставалось лишь назначить точную дату и вплотную заняться президентом и его кликой, однако заговорщики боялись реакции населения, не зная, как оно отнесется к аресту своего харизматичного и такого популярного лидера. Они никак не могли выбрать нужную тактику, колебались, хотя и понимали, что эта нерешительность чревата многими нежелательными последствиями; их не пугала кровавая баня, которую они уготовили стране, – все они были солдатами, очерствевшими на многолетней жестокой войне, где они уничтожили больше алжирцев, чем французов, – и еще несколько тысяч мертвецов ничуть не помешали бы им спокойно спать, просто в последний момент они начинали вилять и уклоняться от окончательного решения. И тогда Мимуна посетила гениальная идея, сулившая стране процветание на ближайшие пятнадцать лет.

Эту идею подсказал ему Франк во время их разговора, причем без всякого умысла, поскольку ни сном ни духом не знал о заговоре:

– Вы, наверно, слышали, что через неделю у нас тут начнут снимать фильм о войне, где задействовано множество солдат и военной техники, – наверно, забавно будет.

– Ах вот как!

И действительно, в понедельник, 13 июня 1965 года итальянский режиссер Джилло Понтекорво ^[147] начал съемки фильма «Битва за Алжир». Он хотел рассказать о восстании алжирцев против колонизаторов в 1957 году, героической борьбе за контроль над лабиринтами Касбы. Одновременно это был протест против репрессий, которыми французская армия пыталась подавить сопротивление восставших. Фильм был черно-белый, оператор снимал ручной камерой, «с плеча», как в документальных лентах. Статистов набирали прямо на улицах, и все это при материально-технической поддержке алжирской армии, которая предоставляла съемочной группе джипы, грузовики и танки, якобы принадлежавшие французской армии; однако опытный наблюдатель сразу заметил бы, что тут задействована русская техника, которой Франция не располагала. Но выяснилось это лишь тогда, когда началось реальное восстание.