– Когда это произошло?
– В ноябре шестидесятого… Вот так мерзко закончились наши отношения. Он словно бросил меня в какую-то грязную яму, но мне так и не удалось забыть его, да и не хотелось. Я была счастлива хотя бы памятью о нем, не проходило и дня, чтобы я о нем не подумала, ни одной ночи, когда он не привиделся бы мне в кошмарных снах. Он преследовал меня днем и ночью. И я не могла от этого отделаться. Не могла поверить, что этот мерзавец бросил меня, все еще лелеяла какую-то слабенькую надежду, все еще верила… А теперь мне кажется, что я говорю о какой-то другой женщине, на которую смотрю со стороны, как на круглую идиотку. И спрашиваю себя: «Как я могла быть такой простофилей?! Как могла поддаться обману?!» Я уже больше не ждала его, ни на что не надеялась и все-таки увиделась с ним – это было в марте шестьдесят второго года, когда он дезертировал.
Сесиль умолкает, она лежит с открытыми глазами, но как будто отсутствует в этой комнате – наверно, мысленно она сейчас с Франком. Ее глаза сощурены, на губах играет чуть заметная улыбка. Психотерапевт смотрит на часы:
– Ну что ж, до вторника.
* * *
Когда-нибудь на старости лет – а может, и пораньше, чтобы не забыть подробности, – я напишу роман под заглавием «Хвала сложности». Он будет автобиографическим рассказом о моей любви к Камилле, вначале такой простой и такой невозможной теперь, когда я ее отыскал, хотя она это отрицает, утверждая, что я просто не сумел повзрослеть, как будто простота – всего лишь оборотная сторона сложности, а я ровно ничего не понимаю в жизни.
Мне нелегко будет рассказывать эту историю, а может, ее нелегко будет и читать тем, кто не знал Камиллу. В конце концов я ее нашел, и это был момент невыразимого счастья, на которое я и не надеялся. Нашел – и потерял. Окончательно.
Завтра я возвращаюсь в Париж.
Один.
Похоже, я проделал этот вояж впустую. Но я ни о чем не жалею, я должен был попытаться найти ее. Наши отношения чуть было не возобновились, но в результате кончились ничем; похоже, во время этой двухлетней разлуки мои мечты казались мне такими реальными, что я вообразил себя принцем, влюбленным в прекрасную принцессу, и поверил в волшебную сказку со счастливым концом.
На обратном пути, на теплоходе, у меня будет полно времени, чтобы поразмыслить над этим, доискаться до причины своего ослепления и определить, в какой момент наша история сошла на нет, а мы позволили ей завершиться, даже не попытавшись сделать невозможное и вернуть ее к жизни.
Между двумя кибуцами было меньше ста километров, но мне понадобился целый день, чтобы преодолеть это расстояние. В Назарете я сделал пересадку и в промежутке между двумя автобусами обошел это селение в поисках библейского прошлого, но, чтобы ясно представить его себе, потребовалась бы очень уж пылкая вера. К вечеру я добрался до места назначения, предварительно замучив шофера вопросами, точно ли его автобус сделает остановку в Шаар-Хаголане. Я готовился увидеть пустынную местность, но с удивлением обнаружил вдоль дороги возделанные участки, которые тянулись до самого горизонта, фруктовые сады в низинах и виноградники на уступчатых склонах плато. Автобус остановился, я вышел и зашагал вверх по пыльной дороге, ведущей к кибуцу; повстречав женщину, толкавшую тачку, я спросил, знает ли она семью Толедано. Она как-то неопределенно покривилась, кивнула и указала мне на большое серое строение под жестяной крышей. Я вошел внутрь и очутился в огромном птичнике, где стояла адская жара и суетились тысячи квохчущих белых кур в удушливых аммиачных испарениях помета и навоза. Зажав пальцами нос, чтобы не задохнуться, я направился к грузному человеку в коричневом комбинезоне, который опрыскивал птиц какой-то жидкостью из баллона, висевшего у него на спине. Он носил каскетку с козырьком и защитные очки, которые снял, увидев меня.
– Мишель!
Это был отец Камиллы, я не узнал его в этих темных очках и комбинезоне.
– Месье Толедано!.. Может, мы выйдем, запах здесь жуткий.
– Разве?
Мы вышли из курятника, и я сделал несколько глубоких вдохов, чтобы избавиться от назойливой вони, словно пропитавшей меня насквозь.
– Как вам удается там дышать? Это же невыносимо.
– А мне так не кажется. Что ты здесь делаешь? Приехал на каникулы?
– Разыскиваю Камиллу.
– О, мы ее давно уже не видели. Она переехала в Тель-Авив, учится там.
Он заметил мое разочарование, предложил мне пойти выпить чего-нибудь освежающего, угостил сигаретой, и мы зашагали по центральной улице кибуца к аллее, где выстроились одинаковые деревянные домики, выкрашенные в зеленый цвет, каждый с террасой под навесом, квадратным палисадником и сарайчиком сбоку. Он усадил меня за стол на террасе и принес два больших стакана лимонада.
– Спасибо, месье Толедано!
– Зови меня просто Жоржем. Ну вот, видишь, какая красота? Когда мы сюда приехали, тут был настоящий свинарник, нам пришлось здорово поработать, а теперь мы живем по-царски. Ну а ты как живешь, что поделываешь? Давай рассказывай!
Самое интересное, что он не стал ждать моего ответа, а начал описывать собственную жизнь с момента приезда. Его дети, все трое, покинули кибуц по разным причинам, и они с женой остались одни; такого он не ждал, когда решил ехать сюда.
– Но их же на цепь не посадишь, верно? У них своя жизнь.
– А Камилла? Она все еще с этим… с Эли?
Мой вопрос застал его врасплох, он сощурился, вспоминая:
– Эли?.. Да нет, это давно уже кончилось. Она уехала к Бенни, он учится на юриста, очень симпатичный парень. Они собирались навестить нас во время каникул, но в конечном счете предпочла провести их в кампусе – что поделаешь, молодежь… А ты к нам надолго?
– Да нет, проездом, завтра уезжаю.
Он установил раскладушку под навесом, пригласил меня в столовую. А я сидел и раздумывал: стоит ли продолжать поиски Камиллы и чего я достигну, встретившись с ней, если она давным-давно забыла меня и живет с другим? Я никак не мог решить, что делать; то мне казалось, что лучше всего уехать, не повидавшись, то убеждал себя, что было бы полным идиотством не поговорить с ней хотя бы десять минут. Всю ночь я мучился, обдумывая эту дилемму, и наконец твердо решил все бросить, вернуться в Хайфу и сесть на пароход. Во время завтрака папаша Толедано, который встал в четыре часа утра на сбор лука, подошел ко мне и, хлопнув по плечу, объявил:
– Мишель, а у меня для тебя хорошая новость; если хочешь, можешь воспользоваться: тут один из наших – Нехамия – возит фрукты в Тель-Авив; он отправляется через десять минут и готов подбросить тебя прямо до университета.
– То есть он… ну да, конечно, хочу!
Не могу сказать, что был для Нехамии приятным попутчиком: на все его попытки завязать беседу в пути я отвечал только одно: «I don’t speak English»
[143]. Около полудня он высадил меня в центре какого-то недостроенного предместья, возле кампуса «Рамат-Авив». Я прошел по запущенной лужайке к современному зданию, где должна была жить Камилла. На полдороге решил было развернуться и идти назад, как вдруг увидел молоденькую женщину с пышной каштановой гривой, которая с кем-то спорила, возмущенно жестикулируя. Она смутно напоминала Камиллу, но выглядела гораздо взрослее, и я все еще сомневался, но тут она подняла глаза, застыла на месте с разинутым ртом и воскликнула: