Я заказываю кусок торта и располагаюсь за соседним с компанией столиком. Модильяни пришел только что и пока лишь слушает, не особо понимая предмет дискуссии.
– Знаете, что дядюшка Фреде вложил деньги, чтобы высмеять всех парижских художников?
– Пабло, ты говоришь о дядюшке Фреде, владельце «Проворного кролика»?
– Да, об этом толстяке. Он привязал кисть к хвосту осла, разместил позади него холст и дал ослу поесть. Довольный осел начал произвольно ударять хвостом о холст. Причем этот мудак пригласил кого-то вроде нотариуса, чтобы тот засвидетельствовал, что картина создана ослом! А потом он представил картину в Салоне Независимых, сказав, что автор – некий Иоахим-Рафаэль Боронали
[50], и что действительно невероятно – картину приняли!
Амедео смеется, он начинает понимать суть истории.
– Но вопрос на этом не исчерпывается! Потому что картина имеет успех более всяких ожиданий. Некоторые художественные критики поставили ее в один ряд с работами Ван Гога, многие хотят познакомиться с автором…
– Критики! Понимаете? Зачем нам нужны эти критики? Скажите мне.
– За этой шуткой стоит некто Ролан Доржелес, молодой человек, который только что окончил Академию изящных искусств и хочет стать журналистом.
– Он хочет стать журналистом благодаря ослу?
– Этот Доржелес говорит, что испытывает неприязнь к так называемой «банде Пикассо».
– Этот юноша распускает слухи, что художники-авангардисты не умеют рисовать. Он утверждает, что такие картины мог бы создать любой.
– Любой, даже осел! – Амедео смеется, однако у большинства его приятелей угрюмые лица.
– Тут не над чем смеяться, Амедео. Этот тип даже опубликовал фотографию осла в процессе «работы». И написал статью об этом!
– Так почему бы просто не посмеяться над этим?
– Посмеяться? Амедео, ты знаешь, за сколько продали эту картину?
– Нет, но держу пари, что ты мне сейчас это скажешь.
– Четыреста франков.
– Четыреста франков? Браво ослу! Я никогда ничего не продавал за такую сумму.
– Знаешь, почему дядюшка Фреде устроил эту шутку? Потому что у многих художников открытый счет в его кабаке и никто не платит.
– В самом деле, я тоже должен ему.
– Некоторые рассчитались с ним картинами.
– Да, я видел твоего «Арлекина» в «Проворном кролике».
– Ему это надоело. Он решил продемонстрировать, что все эти картины, которыми он обладает, не стоят того, что мы съели в его заведении.
– И в конечном итоге он поручил написать картину достойному художнику: ослу. Он гений, признайте это.
Единственный, кто смеется вместе с Амедео, это Диего Ривера:
– Модильяни прав, Доржелес и дядюшка Фреде – гениальны.
– Ах вот как? – возмущается Пикассо. – Значит, вы согласны с утверждением, что художники Монмартра и Монпарнаса имеют ту же ценность, что и обыкновенный осел?
– Самое время! – кивает Амедео. – Осел дал пинка всем «измам». Кубизм, экспрессионизм, футуризм, сюрреализм…
Пикассо раздражен.
– Амедео, ты вообще на чьей стороне?
– Пабло, ты прекрасно это знаешь: ни на чьей.
– Значит, ты за этого Доржелеса?
– Ну что ты! Я даже не знаю, кто он такой. Но эта история – забавна. Дядюшка Фреде обесценил и те картины, которые висят на стенах «Проворного кролика». Он просто кретин.
– Хочу заметить, он обесценивает и те, которых у него еще нет.
– А я согласен с Амедео, – вновь вступает Ривера. – «Измы» – это просто чушь. И лучшее доказательство этому – то, что осел «основал» новое течение. Было объявлено, что эта «картина», «Заход солнца над Адриатикой», положила начало эксцессивизму.
Амедео встает и залезает на стул.
– Да здравствует эксцессивизм! Пабло, видишь? Кубизм уже устарел.
Пикассо, очевидно, устал и решает – по крайней мере с виду – обратить спор в шутку:
– Амедео, ты, наверное, прав – я должен объявить об окончании кубизма и тоже присоединиться к эксцессивизму.
Все смеются, а я думаю о том, что собравшиеся за этим столом люди, должно быть, представители лучшего искусства, которое создается в данный момент в Париже и во всем мире.
Печально видеть их в затруднении перед этой насмешкой, когда все без исключения оценивают, насколько может задеть их самолюбие и навредить их кошельку шутка, главным героем которой явился осел.
Верность
– Привет, Моди.
– Привет, Кики.
– Как ты?
– Все хорошо.
– Врешь.
– Все хорошо.
– Покажи мне свои руки.
Она подходит ближе, и я чувствую ее запах, к которому примешивается амбре алкоголя. Ее слегка шатает. Она берет мои руки и гладит их.
– Они изменились. Когда ты только приехал, они были мягкими и гладкими. Помнишь?
– Они просто потрескались.
– Это из-за камня.
– Да. Камень и резец.
– Как жаль. Они изменились.
– Кики, что ты мне пытаешься сказать?
– Ты тоже изменился.
Я пытаюсь понять, к чему она клонит. Но прежде я хочу определить, насколько она пьяна.
– Не думай, я не пьяная. Я выпила, но не так много, чтобы опьянеть. В любом случае я осознаю, что ты изменился. Ты теперь более… более…
Она не может подобрать подходящее слово. Я решаю ей помочь:
– Более грустный?
– Не только.
– Более уставший?
– Это тоже, но есть что-то еще.
– Более красивый?
– Ты всегда красив.
– Более раздраженный.
– Это безусловно. Но ты более…
– Более?
– Разочарованный.
– Ты так считаешь?
– Да, Амедео. Разочарованный. В искусстве и в любви.
Мы стоим напротив «Ротонды», на лице Кики играют отблески огней.
– Ты хочешь меня поцеловать?