Возможно, Бранкузи прав в том, что некоторые вопросы относительно искусства следует задавать желудку, а не сердцу. Когда имеешь дело с шикарной женщиной, бедственное финансовое положение становится проблемой. Впрочем, она все знает обо мне. Она не ошеломлена моей бедностью.
Можно быть бедным, но жить так, что никто об этом не узнает. Я всегда веду себя так, как будто у меня нет недостатка в деньгах; это врожденная способность, которая передалась мне от семьи. Не от Модильяни, а от Гарсенов, которые всегда оставались неизменны себе, в богатстве и бедности. Я не могу растрачивать жизнь в раздумьях о деньгах; единственный способ всегда быть богатым – это не думать о них вообще и жить так, чтобы их недостаток не заставлял тебя страдать.
Чем больше я нуждаюсь в деньгах, тем больше я их презираю. Однако люди, к сожалению, ставят знак равенства между богатством и величием. Если зарабатываешь – ты талантлив, если нет – значит, ты бездарен. В моем возрасте пока что все мне дается в силу того, кто я, а не что я имею, все приходит само. Однако в моей голове засели прямые и простые слова Константина: спроси у своего желудка.
Мы впервые гуляли, держась за руку. Этот инфантильный физический контакт показался мне даже более значимым, чем соитие.
Наше молчание соединяет нас до самой глубины, это взаимопроникновение – очень сильное, и в этом большая часть заслуги Анны, поскольку ее молчание порождает свет, который все делает ярче.
Сейчас мы в моей студии, и она все разглядывает, каждую деталь. Она приближается к одной из скульптурных голов, смотрит на нее, гладит, улыбается.
– Теперь я понимаю.
– Что?
– Египет, Лувр, африканское искусство.
Ей нет необходимости добавлять что-то еще, а я не спрашиваю: все очевидно; поразительно, насколько она умеет инстинктивно улавливать.
Она все разглядывает как любопытный ребенок. Берет в руки уголь, карандаш, изучает мои эскизы, картину – это портрет женщины – и снова улыбается.
– Я знаю эту женщину?
– Нет, не думаю.
– Это натурщица?
– Танцовщица.
– Она и в жизни такая же меланхоличная?
– Возможно, у нее бы не получилось быть такой.
– Значит, она отличается от этого изображения?
– Я ее вижу такой.
– Вы всё видите за пределами реальности. Есть что-то, что видно в выражении лица, и что-то, что проявляется в глубине. Правильно?
– Я бы не смог это сформулировать лучше.
– К чему вы стремитесь, когда пишете?
– К чему-то, что не есть реальность. А вы, когда сочиняете?
– К самому сложному – простоте.
Я улыбаюсь. Мы, поэт и скульптор, очень похожи – оба стремимся убрать лишнее.
Анна приближается к скульптуре.
– Послушайте меня, я знаю, что вы не такой, как ваш друг Константин Бранкузи. Он – румын из крестьянской семьи, он вырос сильным, он пас овец…
– Что вы хотите этим сказать? Что у меня нет сил…
Она решительно меня прерывает:
– Да, у вас нет сил. Вы элегантны и аристократичны, вы итальянец. Ваши руки созданы, чтобы ласкать… кисть.
Она произнесла слово «ласкать» с определенным лукавством.
– Я предпочитаю удары молотком.
– Поверьте мне, я ведьма, я знаю о событиях прежде, чем они случаются, – и знаю, что вы не скульптор.
– Ведьма? Вы совсем на нее не похожи.
– Я знаю, но на моей родине многие верят мне. Ко мне приходят, чтобы узнать будущее. Я прорицательница, если предпочитаете.
– Ах, я тоже. Я ясновидец.
Она с любопытством смотрит на меня – и не понимает, говорю ли я это в шутку или всерьез.
– Это правда. Я находился между жизнью и смертью в течение нескольких месяцев. Тифозный жар и плеврит, я был в царстве теней. Я знаю то, чего не знают другие.
Она смотрит на меня с еще большим интересом, ее привлекают мои слова.
– И что же вы знаете?
Мой голос приобретает загадочный и важный тон.
– Я знаю… знаю…
– Что?
– Я знаю… что вы полны желания любви. Что поэзия для вас – это желание опасно влюбиться.
Она сейчас похожа на ребенка, который смотрит на новую игрушку; она прекрасна.
– Опасно?
– Да, как Паоло и Франческа.
Я начинаю цитировать Данте:
– Любовь, любить велящая любимым…
Она подхватывает:
– …Меня к нему так властно привлекла, что этот плен ты видишь нерушимым
[48].
Она декламирует Данте на итальянском!.. Я покорен.
– Вас поражает, что я знаю Данте? Я вам уже говорила, что я его изучала.
– Меня поражает, что вы его цитируете на итальянском. Меня все в вас поражает. Прежде всего ваше желание взять верх над эмоциями. Вы – живая, жаждущая жизни…
– А вы – очень красивый мужчина. Ваша красота происходит из вашего искусства, из вашей уверенности в собственной значимости.
– Я еще ничего не показал.
– Какая разница? Никто не знает когда, но вы станете великим.
– Великим? Это еще одно предсказание?
– Разумеется. Я всегда замечаю, если рядом со мной талант. Вы – талантливы. Пикассо тоже, но он не так красив, как вы.
Она заливается своим прекрасным детским смехом. Мне нравится, когда она так смеется; я решаю рассказать ей историю.
– На днях один тип обвинял Пикассо в том, что его искусство не реалистично. И Пикассо ему сказал: «Amigo dime: cosa es realistico?»
[49] Тот тип достал фотографию своей жены: «Вот, это реалистично». Пикассо рассмеялся и сказал: «Значит, твоя жена ростом пять сантиметров, плоская, без рук, без ног и бесцветная? Что же ты делаешь, когда ложишься с ней в постель?»
Я так и знал – Анна от души смеется над моим рассказом; а потом внезапно становится серьезной.
– Слушайте меня внимательно. Вам всегда будут говорить о Пикассо, Фудзите и других, – но никто не сравнится с вами. Ваша душа полностью во власти искусства.
– Я вас благодарю, но…
– Это все признаю́т.
– В Салоне Независимых я не имел успеха. Продавцы картин и коллекционеры остались безучастны.
– Но художники и художественные критики – нет.