Я бы хотела, чтобы эта дорога, которая отделяет меня от гостиницы, никогда не кончалась; в то же время я должна спешить, чтобы вернуться раньше своего мужа. В этот момент моя судьба – быть рядом с ним, хотя я его не люблю и никогда не любила. Теперь я знаю, что значит быть взрослой; я ею стала за один день. Вместе с тем я знаю свою судьбу – и то, кем я должна стать, предписывает мне выбор, которому я вынуждена следовать. Но твои объятия – это свет, которого я не знала. И я хочу идти на этот свет.
Я буду снова фантазировать о тебе этой ночью. И, возможно, впервые я смогу уснуть. Я хочу, чтобы ты был снизу, а я сверху, и твои руки ласкали бы меня. Я хочу снова взять твой член в руку, чтобы почувствовать твердость и пульсацию.
Я боюсь, что у меня сейчас вырвется крик – прямо здесь, на улице, – и все заметят, какое я испытываю наслаждение, только думая обо всем этом вновь.
До сегодняшнего дня я была словно девственница. Близость с мужчинами, которая была раньше, больше не существует. Никогда не существовала. Моя жизнь заслуживает большего, заслуживает послеполуденные оргазмы и тайные укромные места, где можно встречаться обнаженными и свободными.
Жанна Эбютерн
Быть молодым – это несчастье. Когда ты слишком молод – как я, практически еще ребенок, – невозможно претендовать на чье-либо внимание и уважение.
Никто не должен иметь тот возраст, который имеет, – а лишь тот, который желает иметь. Даже пожилой человек должен иметь право быть молодым, если желает делать то, что свойственно молодым.
Я хочу быть той, какой себя ощущаю, а не той, какая я есть. Девушка, которая хочет, чтобы ее воспринимали как женщину, должна вести себя как женщина. Проблема в том, что никто не видит во мне женщину. Все видят во мне пятнадцатилетнюю девочку. И он – тоже.
В академии Коларосси он считается лучшим. Он приходит, чтобы рисовать с натуры, и потом, по окончании работы, исчезает. Я же только еще учусь на художницу, я лишь новичок.
Я слежу за его жизнью, но он об этом не знает. Я наблюдаю за ним, пока он рисует – с отвлеченным и безразличным видом ко всему, включая меня.
Практика проходит в огромном помещении, куда падает свет из больших окон. Каждый имеет свое ограниченное пространство, мы все находимся достаточно близко друг к другу, и я всегда стараюсь занять место немного позади него, чтобы видеть, что он рисует. Несмотря на свой талант, он много упражняется, и я стараюсь всегда приходить в его излюбленные часы.
Хотя он еще молод, он уже мужчина. Он на четырнадцать лет меня старше. Я навела справки и все о нем знаю. Похоже, что он очень упрям: будучи очень талантливым художником, он страстно желает стать скульптором. Впрочем, я уверена, что у него все получается прекрасно.
Сегодня я набралась смелости, подошла к нему, когда он только закончил рисунок, и заговорила с ним:
– Это очень красиво.
Он посмотрел на меня как на ребенка.
– Тебе правда нравится?
– А вам разве нет?
– Я не знаю… Пожалуй, я бы мог нарисовать лучше.
– Лучше этого? Такое возможно?
– Это всегда возможно.
– Я не верю… Этот рисунок очень красивый. Он идеален. Здесь не видно даже ни одного исправления или неточности.
– Тогда я тебе его дарю.
Он отдал мне листок с такой улыбкой, словно подарил что-то неважное для него, но ценное для меня. Как взрослый отказывается от конфеты, чтобы отдать ее ребенку.
Он собрал свои вещи и ушел – а я осталась стоять как дурочка, неподвижна; но потом я спрятала его подарок в сумку и устремилась за ним. Я так часто делаю. Поэтому я его так хорошо знаю.
Когда я вышла на улицу, напротив дома номер десять на рю-де-ля-Гранд-Шомьер, его уже не было. Я оглянулась и побежала в сторону бульвара Монпарнас. Как только я оказалась на бульваре, я его увидела – он переходил дорогу. Я последовала за ним, держась на расстоянии, достаточном, чтобы не потерять его из виду. Он шел не слишком быстро, оглядываясь по сторонам; на нем было расстегнутое пальто и черная шляпа.
Находясь позади него, мне было легко замечать взгляды женщин, которые шли ему навстречу. Некоторые жесты, сделанные женщинами, кажутся более явными, потому что они редки. Улыбка, которой намекающе обмениваются девушки, или взгляд, сначала отвлеченный и потом быстрый, уверенный и упорный, или знак одобрения, который читается на лице. Когда Модильяни идет по улице, он не остается незамеченным.
И я даже не могу на это злиться, поскольку сама делаю то же самое. Для меня существует лишь он. Я только и делаю, что наблюдаю за его жизнью, как только представляется возможность. Я живу в волнующем ожидании его увидеть. Я хожу в те места, где его проще встретить, – не только в академию Коларосси, но и в кафе. Иногда я довольствуюсь тем, что смотрю на него через окно, а иногда захожу в кафе, заказываю стакан молока или кусок торта. Я остаюсь как можно дольше, чтобы больше узнать о его жизни, я наблюдаю за ним, когда он общается со своими друзьями – и, к сожалению, с женщинами. Я знаю, где он живет, с кем встречается и с кем спит.
Мое поведение – особенность того периода, который взрослые называют подростковым, хотя мои родители посчитали бы такое поведение порочным. Игры я уже оставила, их заменили живопись и рисунок. Сказки никогда меня не покидали, их просто заменили более сложные истории, написанные Эдмоном Ростаном, Уильямом Шекспиром, Мэри Шелли, Джонатаном Свифтом. Влечение к мужчине – это новая игра и – абсолютная тайна; она складывается из дневных фантазий и ночных снов, это все и ничего одновременно. Влечение к мужчине, который меня не замечает и предпочитает заниматься любовью с женщинами, а не с девочками, – это беспокойство и наслаждение. Мне совершенно не помогает, если я напоминаю себе, что я всего лишь подросток. Незрелость порождает только излишнюю чувствительность, которая превращается в напрасную трату сил, волнение и боль. Я все переживаю так, как будто нахожусь среди огня и пытаюсь найти пожарный выход.
Было бы намного проще влюбиться в юношу. В прыщавого сверстника, который, как и я, страдает от подростковых переживаний. Любовь между подростками, когда оба погружены в яркий мир взаимных чувств, – это легко. Я же нахожусь во мраке безответной любви.
Я растрачиваю драгоценные часы юности – и это не принесет мне ничего хорошего, когда я вырасту. С другой стороны, если я не совершу какое-то безумство сейчас, я буду вынуждена это сделать позднее, когда уже не смогу себе этого позволить. Задаваться этими вопросами – это тоже означает быть молодым. Как и принимать обычное томление сердца за трагедию.
За столиком в «Ротонде» сидит большая компания, Модильяни присоединяется к ним в момент уже довольно оживленной дискуссии. Среди них – забавный, очень элегантный человек, которого одни называют Жаном, другие – Кокто. С ними смешной тип, низкорослый, у него нервные и быстрые движения, он смеется, постоянно трогая свои уши; его зовут Макс. Еще один – восточной наружности, сдержанный и благородный; у него смешная челка, которая доходит ему до самых глаз. Рослый и крупный мужчина, довольно упитанный, громким грудным голосом разговаривает по-испански с Пикассо. Пикассо узнаю даже я. В Париже, в художественном обществе, нет никого, кто бы не знал основоположника кубизма. Как обычно, в компании также присутствуют Диего Ривера, Мануэль Ортис де Сарате, Джино Северини и его друг Маринетти… Они все мне известны, поскольку общаются с Модильяни.