Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации (c 1470 года до наших дней) - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Плохий cтр.№ 83

Но самые значительные перемены свершились в самом Советском Союзе, где Горбачев начал радикальную политику перестройки советского общества. Атаку на прежнюю систему он повел на двух фронтах, внедрив элементы рынка в советское экономическое пространство и открыв политическое пространство для дискуссий. Для Горбачева и его советников-либералов оба фронта были взаимосвязаны. Победа на одном без победы на другом была невозможна. Партийная “старая гвардия” противилась переменам, и Горбачев убеждал или сокрушал своих противников при помощи политических реформ. Ключевым компонентом перестройки стала гласность — меры, снявшие ограничения с политических дебатов и позволившие средствам массовой информации и гражданам критиковать партийных чиновников.

Перемены в советской системе управления начались в конце 1980-х годов с первыми с 1917 года относительно свободными выборами. Весной 1989 года советские граждане выбирали своих представителей в новый законодательный орган – Съезд народных депутатов. В следующем году Горбачев при поддержке съезда внес изменения в конституцию, положив конец монополии Коммунистической партии на власть и учредив пост президента СССР, – он стал высшим в стране, важнее должности генерального секретаря партии. Горбачев, избранный на съезде первым президентом СССР, сохранил и пост генерального секретаря – но сумел оттеснить партию от верховной власти. Партийным чиновникам позволялось сохранять власть в регионах только в том случае, если их избирали в местные парламенты, или советы. Этот маневр не только уничтожил политическую монополию партии, но и подорвал власть центра. С этих пор местные чиновники зависели от собственного электората больше, чем от начальников в Москве.

И по мере того, как бывшие партийные бонзы и лидеры новых демократических институтов, рожденных в хаосе перестройки, начинали прислушиваться к своему электорату, Советский Союз рушился. Во всех его республиках, от Эстонии до Узбекистана, и в автономных республиках внутри РСФСР избиратели хотели принимать участие в управлении родным краем. Внезапно люди ощутили, что правительство в Москве не представляет их интересы. История, язык, культура и в конечном счете национализм – все это стало эффективным орудием политической мобилизации и направило республики по разным культурным, экономическим и политическим траекториям. Введение свободных выборов преобразило советское общество, поставив под вопрос строй и даже единство многонационального СССР. Изменения были драматичнее, чем ожидал Горбачев, и за несколько кратких лет привели не только к краху коммунистического режима, но и к распаду Советского Союза.

Вряд ли какая-то советская республика сыграла более важную роль в распаде СССР, чем Российская Федерация. И после того, как рухнул советский строй, ни один советский народ не чувствовал себя более преданным, как это было с русскими. В 1930-е годы Сталин часто называл русских самым советским народом. За десятилетия, минувшие после войны, они определенно свыклись с этим статусом. По сути, они стали чем-то большим – ядром того советского народа, о котором мечтала партия. И они были более чем готовы интегрировать других в это ядро. К 1970-м годам очень мало русских, от 2 до 8 %, придерживались строгих эндогамных взглядов на брак. Безусловно, из тех, кто легко мог принять мысль о вступлении в брак вне своей этнической группы – и откровенно говорил об этом на опросах, – большая часть ожидала, что в языковом и культурном плане “обрусеют” нерусский супруг или супруга; обратного никто особо не предполагал. Брежневская политика, продвигавшая идею советского народа наряду с русским языком, приносила свои плоды. (Позднее, в 1998 году, через семь лет после распада СССР, 52 % опрошенных граждан России проявляли привязанность к идее советского народа.)

Но в 1970-х годах в нерусских республиках этой политике уже противились. В 1978 году, когда Москва попыталась изменить конституцию Грузии, чтобы исключить упоминание грузинского языка в качестве официального в республике, студенты в знак протеста вышли на улицы Тбилиси. Москва отступила. Если у грузин официальный статус национального языка был закреплен в основном законе, добиться схожего статуса для своих языков попытались и другие республики, независимо от того, было ли это прописано в их конституциях. Русских и русскоязычных жителей республик, которые не смогли или отказались изучать местные языки, начали притеснять.

Ситуация напоминала 1920-е годы, когда коренизацию проводили как уступку нерусским. Русские националисты, чувствуя себя как в осаде в государстве, которое считали своим, стали выражать недовольство. Поскольку режим обратил русских в “самый советский народ”, им пришлось отказаться от многих составляющих своей традиционной дореволюционной идентичности, и в том числе – от наивного монархизма и религии. До революции русские народники считали, что эти элементы по сути своей – деревенские и что поддерживает их именно деревня. Теперь восстановить или сохранить несоветскую русскую идентичность призывали Александр Солженицын и другие русские литераторы, писавшие “деревенскую прозу”. Об их произведениях мы уже говорили в предыдущей главе.

Русский народ, которому требовалась защита и от советизации, проводимой коммунистическим режимом, и от усилившихся стремлений к самоутверждению приграничных областей, в воображении своих защитников был глубоко укоренен в дореволюционном прошлом. Новое поколение русских мыслителей-националистов часто определяло его в духе русской имперской традиции, включая в него не только русских, но и украинцев с белорусами. С учетом того, сколь распространен был русский язык на Украине и в Белоруссии, эта лингвистическая и культурная модель “русскости” работала теперь даже лучше, чем до 1917 года, когда русификация охватила только украинскую и белорусскую элиту, а не весь народ. Ее поддерживали и русские диссиденты, и русский культурный истеблишмент.

В официально одобренных текстах общим местом было считать население Киевской Руси русскими или древнерусской народностью, в то время как украинские и белорусские земли в исторических построениях часто именовались Югом и Западом Руси. В русском языке отсутствовали и до сих пор отсутствуют специальные термины, позволяющие отличить русских Московской Руси от “руських” Украины и Белоруссии раннего Нового времени, что облегчило возврат к имперскому дискурсу. Во многих текстах самиздата начала 1970-х годов (их тиражи были от 50 до юо экземпляров) – скажем, таких, как журнал Владимира Осипова “Вече”, – открыто проповедовалась вера в сущностное единство восточных славян, которых авторы называли просто русскими.

Но возврат модели общерусского народа был встречен в штыки в диссидентских кругах Украины. В России диссидентское движение 1970-х годов разделилось: появились либералы, которых возглавил академик Андрей Сахаров, создатель советской водородной бомбы и впоследствии политический диссидент, и националисты, которых представлял писатель Александр Солженицын, бывший узник ГУЛАГа, ставший известным в дни хрущевской оттепели. А на Украине диссидентам удалось не разойтись и объединить либерализм и национализм.

Эта тенденция определила идеологическую и культурную программу Украинской Хельсинкской группы – правозащитной организации, возникшей после подписания Хельсинкских соглашений в 1975 году. Хельсинкская декларация обязывала Советский Союз соблюдать международные нормы в сфере прав человека. Группа сформировалась вопреки воле властей осенью 1976 года, вскоре после создания подобной организации в Москве. Хотя ее участники не выдвигали украинскую независимость как свою политическую цель, они выступали за культурное и политическое равенство Украины и России. Для них Москва была не только столицей Советского Союза, но и воплощением России, а борьба против СССР – борьбой против русского господства. В программном документе группы, принятом в феврале 1977 года, четко сказано: