Если доверять сообщениям сталинских органов госбезопасности, вступление в войну население СССР по большей части встречало с восторгом. Молодое поколение, воспитанное в советской марксистской идеологии и пропитанное антифашистской риторикой, ошибочно приняло его за начало советско-германской войны, долгожданную битву коммунизма с фашизмом. Многие представители советской русской интеллигенции приветствовали это как возвращение “древнерусских земель” – повторялась имперская эйфория первых месяцев Первой мировой войны. Наконец, некоторые советские украинские и белорусские интеллектуалы приветствовали войну как воссоединение своей родины. Но официальной политике еще долго предстояло виться между сталинской догмой, господствующим русским национализмом и вновь востребованным украинским и белорусским национализмом.
Как всегда, украинцы стали основным вызовом режиму при формулировании новой национальной идеологии и в конечном итоге политики. Восстановление традиционного украинского нарратива, включавшего гордость казачьей историей Украины, началось за несколько лет до начала Второй мировой войны, в основном в рамках подготовки к войне. При этом в украинский нарратив вошли лишь те части украинской истории, которые соответствовали дореволюционной имперской концепции общерусской нации.
Важнейшим символом нового подхода к русским и украинским историческим нарративам стала фигура казачьего гетмана XVII века Богдана Хмельницкого, которого в советской литературе середины 1930-х годов клеймили “предателем и ярым врагом восставшего украинского крестьянства” и творцом “союза украинских феодалов с русскими”5. Во время коммунистических демонстраций власти загораживали дореволюционный памятник Хмельницкому в центре Киева и рассматривали вопрос его сноса. Но гетман был значимым героем русской имперской историографии, сделавшим вклад в “воссоединение Руси” и борьбу с Польшей. Это оказалось ключевым фактором его реабилитации в советском историческом дискурсе. Учитывая сложившиеся обстоятельства, “возвращение” Хмельницкого началось в Москве, а не в Киеве, и произошло это на самом высоком уровне.
В августе 1937 года советские газеты опубликовали постановление жюри правительственной комиссии, касавшееся новых учебников истории. В представленных на конкурс работах, как и раньше, роль гетмана оценивалась критически. В постановлении читаем: “Авторы не видят никакой положительной роли в действиях Хмельницкого в XVII веке, в его борьбе против оккупации Украины панской Польшей и султанской Турцией”6. Текст постановления написал сам Сталин. Далее он говорил, что присоединение Украины и Грузии к Российскому государству было “все же наименьшим злом”7 по сравнению с их захватом другими иностранными державами. Элементы традиционных украинских и грузинских нарративов, прославлявшие их объединение с Россией, теперь снова были в чести.
С изменением политики в Москве украинские писатели воспользовались возможностью восстановить хотя бы часть своего наследия. Молодой украинский драматург Александр Корнейчук быстро сочинил пьесу “Богдан Хмельницкий”, в которой превозносил казацкого гетмана за войну против Польши. Сторонники старого классового подхода к истории выступили против Корнейчука, но руководство партии в Москве поддержало политически проницательного автора. В 1939 году спектакль был поставлен в Малом театре в Москве, пьеса начала свое триумфальное шествие по театрам всего СССР. И пьеса, и фильм, поставленный по ней в 1941 году, получили Сталинскую премию – высшую награду в области литературы и искусства. Хмельницкий стал членом советского пантеона героев наравне с Александром Невским, Мининым и Пожарским.
Спектакль по произведению Корнейчука был в числе театральных постановок, привезенных во Львов и на запад Украины сразу после аннексии этих территорий. Сам Корнейчук служил полномочным представителем советской украинской культуры на недавно оккупированных территориях и играл важную роль в украинизации местного культурного пространства, где прежде не просто преобладали, но безраздельно властвовали поляки. Осенью 1939 года польские театральные и оперные постановки были срочно заменены украинскими и русскими.
Власти приступили к украинизации прессы и системы образования. Этнических поляков увольняли из административных, культурных и образовательных учреждений. Бывших польских политиков, военных и полицейских массово подвергали арестам, бросали в тюрьмы или ссылали в отдаленные районы Советского Союза. Одновременно местную украинскую интеллигенцию привлекли к участию в деполонизации и украинизации административного аппарата, системы образования и культуры региона. Однако ключевые должности сохранялись для кадров, приезжавших с востока, таких как Михаил Марченко, новый ректор Львовского университета. Он был переброшен на должность из Института истории Украины в Киеве, где заведовал сектором феодальной эпохи и работал над диссертацией об украинско-польских войнах второй половины XVII века. Под надзором Марченко в университете сняли с административных должностей польских профессоров, ввели курсы на украинском языке, было увеличено число студентов – этнических украинцев. В 1919–1939 годах университет носил имя Яна Казимира – короля, воевавшего против Богдана Хмельницкого в 1651 году, теперь же он получил имя Ивана Франко, крупного украинского писателя и публициста эпохи, предшествовавшей Первой мировой войне.
Польские профессоры, многие из которых потеряли не только свои административные должности, но и работу, ненавидели Марченко. Но вскоре оказалось, что сам Марченко находился под подозрением. Весной 1940 года его сняли с должности, после возвращения в Киев он был помещен под особый надзор. В июне 1941 года Марченко арестовали по обвинению в связях с украинским националистическим подпольем. Взлет и падение Марченко, стоявшего у руля Львовского университета, совпало со взлетом и падением украинизации на вновь присоединенных территориях. Хотя Москва предприняла мощный рывок украинизации с осени 1939 года до весны 1940-го, поддерживая местные украинские кадры и преследуя польскую “старую гвардию”, к лету политика изменилась. Поляков все еще преследовали, но кое в чем им шли навстречу, тогда как украинцев поддерживали в культурной политике, но пресекались любые реальные или мнимые проявления политического национализма. По мнению Москвы, от преданного партийного “украинизатора” до украинского националиста было рукой подать: требовалась постоянная бдительность, чтобы не уклониться от линии партии.
Одной из причин изменения национальной политики и расширения масштабов репрессий и депортаций стали ход войны и сталинские внешнеполитические расчеты. Падение Парижа в мае 1940 года застало Сталина врасплох: он ожидал затяжного конфликта на Западном фронте. Теперь Гитлер мог повернуть на восток и напасть на Советский Союз практически в любой момент. Советский диктатор, все еще полагая, что чем дальше на запад он переместит свои границы, тем безопаснее они будут, заявил претензии на свою часть добычи в соответствии с пактом Молотова – Риббентропа 1939 года, быстро оккупировал Прибалтику, затребовал Молдавию и этнически украинские территории Румынии. Также он начал войну с Финляндией, которая не пошла по пути Прибалтийских государств и решительно сопротивлялась, обескровив Красную армию и сведя к минимуму советские территориальные завоевания вдоль советско-финской границы. Но претензии на территорию были лишь частью расчетов Сталина. Другой важной задачей было обеспечить лояльность захваченных территорий перед лицом наступающего агрессора.