На кого Гитлер мог рассчитывать, если придет в Западную Украину и в Белоруссию? Это вопрос, на который Сталин и военная верхушка пытались ответить после падения Парижа. Поляки все еще были нелояльны, но немцев не любили, учитывая политику Германии в оккупированной Центральной и Западной Польше: казни тысяч польских политических, культурных и общественных деятелей проводились почти открыто, и в польских кругах о них прекрасно знали. Среди украинцев отношение было иным: многие из них немцев ждали. Старожилы с любовью вспоминали австрийское правление, давшее украинцам возможность самоутвердиться. Молодежь Западной Украины отвергала и польскую, и советскую власть и вступала Организацию украинских националистов (ОУН). Они возлагали большие надежды на то, что нацисты помогут им создать независимое украинское государство. Наряду с бывшими членами Компартии Западной Украины, которых подозревали в украинском национализме или нелояльности по отношению к Сталину, украинские националисты стали главной целью советских оккупационных властей.
Сочувствие, которое их лидеры проявляли к немцам, а впоследствии и сотрудничество с ними (в начале 1941 года ОУН сформировала два диверсионных батальона под руководством военной разведки Германии) было достаточной причиной, чтобы Советы начали с ними бороться. Более того, в этом ответвлении национализма делался акцент на полном несходстве украинцев и русских, что усиливало этническую напряженность, возникшую после того, как сталинский режим возродил русский национализм. Мало какие статистические данные позволяют понять повороты национальной политики на аннексированных территориях лучше, чем цифры депортации “неблагонадежных” политических элементов из этих областей. В феврале 1940 года во время первой волны депортаций около 140 тысяч поляков были вывезены из Западной Украины и Белоруссии в Сибирь и Среднюю Азию. Среди них были бывшие чиновники, полицейские чины, военнослужащие и члены их семей. Последующие депортации включали не только поляков, но также евреев, украинцев и белорусов. В мае 1941 года более и тысяч украинцев будут депортированы с бывших польских территорий вглубь Советского Союза.
Понятия родины и отечества, полностью реабилитированные в Советском Союзе только в 1934 году, станут боевым кличем партийного руководства в надвигавшейся войне с Германией. После неудачи в битве за Британию осенью 1940 года Гитлер повернул на восток, и его армии атаковали СССР, их бывшего союзника, 22 июня 1941 года.
В тот день Сталин, слишком потрясенный, чтобы лично обратиться к населению, велел Вячеславу Молотову, своей правой руке, чья подпись стояла рядом с подписью Риббентропа на пакте, только что нарушенном Гитлером, зачитать текст обращения, отредактированного самим генсеком. Застигнутому врасплох советскому диктатору негде было искать утешения, ободрения и вдохновения, кроме как в истории. В обращении, которое зачитал Молотов, говорилось:
Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за Родину, за честь, за свободу8.
Через несколько дней после выступления Молотова композитор Александр Александров, основатель Краснознаменного ансамбля красноармейской песни и пляски, и поэт Василий Лебедев-Кумач написали песню “Священная война”, ставшую символом борьбы. С нее каждое утро начиналось вещание советского радио с осени 1941 года. “Вставай, страна огромная, ⁄ Вставай на смертный бой” – эти слова, как и вся песня, относились к родине, а не к партии. Есть версия, что песню написал школьный учитель Александр Боде еще в 1916 году, в дни Первой мировой, а Лебедев-Кумач якобы заменил в ней несколько слов, написав “с фашистской силой темною, с проклятою ордой” вместо “германской силой темною, с тевтонскою ордой” и “за наш Союз большой” вместо “за русский край родной”.
Так это или нет, но песня возрождала часть словаря и символизма времен Первой мировой войны. Но были и отличия. Песня могла игнорировать партию, но должна была учитывать многонациональный состав СССР и укреплять патриотизм не только русского народа, но и других, особенно тех, которые оказались на острие гитлеровской агрессии.
Таким и был лейтмотив первой публичной речи Сталина о войне, произнесенной 3 июля 1941 года. Подавленный Сталин обратился к народу “Братья и сестры!”, пытаясь создать ощущение семьи и духовного, почти религиозного, братства советских народов. По словам Сталина, целью немецкого вторжения было “восстановление власти помещиков, восстановление царизма, разрушение национальной культуры и национальной государственности русских, украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, узбеков, татар, молдаван, грузин, армян, азербайджанцев и других свободных народов Советского Союза, их онемечивание, их превращение в рабов немецких князей и баронов”9.
Воззвание не могло немедленно сотворить чуда. Немецкие дивизии продвигались на восток, сокрушая сопротивление Красной армии. Рядовой состав армии был почти полностью укомплектован крестьянами, которые испытывали мало симпатии к режиму, ввергшему их в кошмар коллективизации и, в случае Украины и юга России, смертельный голод. Нерусские жители западных территорий, недавно аннексированных и быстро потерянных Советами, видели в немцах освободителей (вскоре они поймут, как ошибались). Осенью, отступив из Прибалтики и Белоруссии и потеряв боо тысяч бойцов, окруженных под Киевом, Красная армия воевала уже на русской территории. Почти все нерусские области на западе СССР были потеряны.
Возможно, это было одной из причин, почему 7 ноября 1941 года, в годовщину революции, Сталин, выступая на Красной площади перед войсками, идущими на фронт, полыхавший в нескольких сотнях километров от Москвы, упоминать нерусские народы не стал. Для него война была теперь делом почти исключительно русского народа. “Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая, – провозгласил он. – Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас непобедимое знамя великого Ленина!”10
Он не назвал ни одного имени нерусского героя, обращался только к образам имперских героев, которых советская пропаганда глумливо высмеивала всего несколько лет назад. Даже упоминание Ленина имело религиозную окраску: глагол “осенять” означает благословить или перекрестить. Сейчас, оказавшись в тяжелейшей ситуации, Сталин обращается к символам и авторитетам, прежде отвергнутым и оскверненным.
Обращение к русской имперской традиции при отказе от главенства марксистско-ленинской идеологии оказалось эффективной тактикой. Мобилизация русского патриотизма, наряду с другими факторами, помогла Сталину в декабре 1941 года удержать Москву и оттеснить немцев. В январе 1943 года, в разгар ожесточенной Сталинградской битвы, Сталин восстановил в армии ношение погон – хотя советская довоенная пропаганда всегда подчеркивала связь этих знаков с царским режимом. Внешняя политика, в которой стало меньше идеологии, позволила навести мосты с бывшими противниками, Великобританией и Соединенными Штатами, которые создали с Советским Союзом, как сказал британский премьер-министр Уинстон Черчилль, Великий альянс против Германии.