Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации (c 1470 года до наших дней) - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Плохий cтр.№ 22

12 (24) июня 1812 года Великая армия пересекла Неман и начала поход вглубь России по землям, отнятым Екатериной II у Речи Посполитой. Жители Герцогства Варшавского волновались и ждали восстановления своего государства и воссоединения с братьями по ту сторону границы. Поляков в рядах Великой армии насчитывалось около 80 тысяч – каждый девятый солдат. Неудивительно, что первая битва русской и французской армий в конце июня была, по сути, сражением русских и польских соединений. То, что для стороннего наблюдателя выглядело противостоянием Наполеона и Александра, на деле было схваткой польских улан и казаков (главным образом донских, но также и украинских). Они продолжили свою вековую войну все там же – на восточных окраинах бывшей Речи Посполитой. Казаки победили, однако вынужденно отошли. Бой они завязали только для того, чтобы армия Багратиона могла отступить вглубь страны.

Вторжение Наполеона и оставление Москвы после ничего не решившей Бородинской битвы в сентябре 1812-го возбудили в русских сильные патриотические чувства, смешав их с антифранцузскими и антипольскими настроениями, которые укреплялись в России с 90-х годов XVIII века. Русская пропаганда, которую возглавил адмирал Александр Шишков – новый государственный секретарь и глава “русской партии” при дворе, – остро нуждалась в символах патриотизма. Она обрела их в истории борьбы с польскими интервентами в Смутное время. В манифесте от 6 июля Александр I призывал “верных сынов России” и “народ русской, храброе потомство храбрых славян” встать на бой с неприятелем. “Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном – Палицына, в каждом гражданине – Минина”⁶, – писал Шишков, приводя в пример вождей ополчения двухсотлетней давности. С взятием Москвы Наполеоном в древнюю столицу впервые за двести лет вошли иноземные войска. Параллель между захватом Москвы поляками в 1612-м и французами в 1812-м была неизбежна.

Сдача Москвы Великой армии в сентябре 1812 года казалась концом России, но обернулась предвестием краха империи Наполеона. Император ожидал, что русские сдадутся и начнут переговоры. Но ничуть не бывало. Русские повторили уловку скифов: в VI веке до н. э. скифская конница носилась по Понтийской степи, уклоняясь от решительного сражения с войском персидского царя Дария Великого. Русские также применили тактику выжженной земли – не щадили ничего, начиная с деревень и заканчивая Москвой. Русские лазутчики подожгли Москву, вынудив Наполеона покинуть Кремль. Император не ожидал такой бестактности от противника, как будто поверженного. Он очутился в западне.

Русская армия избегала сражения, припасы истощались, Петербург был недостижим для уставшей и значительно уменьшившейся армии. В Москве стало холодать, а зимним обмундированием Великая армия как следует не запаслась. В середине октября Наполеон приказал армии отступать к границам России. Войска Кутузова заставили французов уходить по той же дороге, по которой они пришли в Москву. Все вокруг было разорено и сожжено еще во время летнего наступления Великой армии. Измученные голодом и холодом, набегами казаков и партизан, покорители Москвы покидали Россию. К концу декабря, через три месяца после взятия Москвы, границу в строю пересекли немногим более 20 тысяч человек. Остальные погибли, попали в плен либо двигались разрозненными группами. Великой армии больше не существовало.

В декабре 1812 года Александр I издал манифест к жителям Польши. Царь обращался к ним, словно к близким родственникам – почти братьям, – обещая амнистию солдатам Наполеона. Текст гласил: “Надеемся, что сие наше чадолюбивое и по единому подвигу милосердия содеянное прощение приведет в чистосердечное раскаяние виновных, и всем вообще областей сих жителям докажет, что они, яко народ издревле единоязычный и единоплеменный с россиянами, нигде и никогда не могут быть толико счастливы и безопасны, как в совершенном во едино тело слиянии с могущественною и великодушною Россиею”⁷. Замешанная на панславизме идея русско-польского братства, воспетая придворным поэтом Василием Петровым в 1793 году – по случаю второго раздела, – теперь обретала вторую молодость. Укрепило ее и сознание близости двух языков.

Александр думал, что знает, чем купить поляков. Он предложил создать Царство Польское (по-польски “королевство”), идея была одобрена на Венском конгрессе 1814–1815 годов – съезде держав-победительниц, установившем границы в Европе после наполеоновских войн. Герцогство Варшавское разделили, и около 80 % достались России, отдельные части – Пруссии и Австрии. Столицей “Конгрессовки” сделали ту же Варшаву. Александр, не отрекаясь от императорского титула, принял еще один – царя Польского. Таким образом, создалось подобие династической унии. Кроме того, государь сделал шаг к осуществлению своей мечты стать конституционным монархом: если нельзя им быть в России, то можно хотя бы в Польше. Он даровал новым подданным довольно либеральную конституцию, по которой собирался сейм, назначалось свое правительство, учреждалась административная структура и даже существовала собственная армия. Намерение Екатерины II добиться однородности в империи было отброшено ради польской исключительности, защищенной теперь конституцией. Александр надеялся, что однажды вся империя получит конституцию. Как выяснилось, произойдет это лишь в начале XX века.

На берегах Вислы царило ликование – русский царь восстановил Польшу. К полякам вернулись большая часть земель наполеоновского Герцогства Варшавского. Но радость быстро сошла на нет, ведь польское правительство не распоряжалось ни бюджетом, ни войском, ни международной торговлей. Напротив, назначенные из Петербурга сановники выходили за рамки своих полномочий, а великий князь Константин Павлович, командующий польской армией, заслужил дурную репутацию среди шляхты из-за своей грубости. Что еще хуже, Варшава не имела никаких полномочий на бывших польских землях, присоединенных к России после разделов. Подрастала молодежь, и в ее среде возникали тайные общества ради возрождения Польши в границах 1772 года. Власти сурово карали заговорщиков, что только углубляло чувство разочарования в Царстве Польском.

Конституционный эксперимент выглядел все неубедительнее не только в Польше, но и во всей империи. Консервативная часть русского общества вообще противилась идее конституционализма. Сторонников прогресса не устраивало, что конституцию даровали только полякам, а русским – нет. И тех и других крайне беспокоили слухи о намерении монарха передать Царству Польскому земли, взятые Россией в ходе второго и третьего разделов.

В 1819 году общие опасения сформулировал виднейший историк того времени Николай Карамзин. В записке, озаглавленной “Мнение русского гражданина” он предостерегал царя от того, что, по его мнению, было равносильно разделу российской территории: “Скажут ли, что она [Екатерина. – Ред.] беззаконно разделила Польшу? Но Вы поступили еще беззаконнее, если бы вздумали загладить ее несправедливость разделом самой России”^{8 [13]}. Затем Карамзин подчеркнул, насколько коварным может быть обращение к историческим доводам вообще: “Старых крепостей нет в политике – иначе мы долженствовали бы восстановить и Казанское, Астраханское царство, Новгородскую республику, Великое княжество Рязанское и так далее. К тому же и по старым крепостям Белоруссия, Волыния, Подолия, вместе с Галициею, были некогда коренным достоянием России. Если Вы отдадите их, то у Вас потребуют и Киева, и Чернигова, и Смоленска – ибо они также долго принадлежали враждебной Литве”⁹.