— Гучу, десерт подан, — щебетала Анелька. — А ты так душой отсутствуешь…
Когда несколько дней спустя тем же жарким летом семнадцатилетний мужчина Густав Левицкий скитался вечером по оброшинскому лесу, он наткнулся на группу детей, собирающих малину. Испугался тогда собственных мыслей, которые вызвала в нем улыбка одной из девочек.
— Ты думаешь о ней? — спросила Анелька. — Я же знаю, что твоей невесты на самом деле не существует! На снимке, который ты всегда носишь с собой, это какая-то твоя давняя любовь, которая уже мертва…
Левицкий думал о визите в бордель через год после своей инициации.
Он чувствовал тогда, что уже больше не выдержит. Что сгорит от этого воздержания, которое себе установил, ужаснувшись своими мыслями в оброшинском лесу. Однажды ночью поехал в публичный дом в Холодной Воде. Задрожал при вид молоденькой проститутки. Овладел ею тогда два раза, но не пережил такого большого удовольствия, как во время своей инициации у графов Незавитовских. На следующий день пришел в их вилле на Гербуртов. Граф принял его холодно, думая, что оброшинский посланник хочет от него выудить какие-то деньги. Незавитовский, не спрашивая ничего, дал ему на отступного какую-то сумму и старинный снимок своей жены. Но Левицкий не дал от себя избавиться и тщательно выпытал графа о способах сужения входа в женский antrum amoris
[17] и сразу о названии цветка, который тогда в кабинете распространял удушающий запах. В тот же день в борделе в Холодной Воде велел молоденькой проститутке смазать себя квасцами и, глядя на снимок своей первой в жизни возлюбленной, пережил экстаз среди запаха жасмина многоцветкового.
Все было бы хорошо, если бы реализацию своих фантазий ограничил продажными женщинами, что он делал в течение последующих десяти лет. К сожалению, Густав Левицкий, свежеиспеченный врач по педиатрической специализации, понял, что не должен за это платить. К несчастью порученных своей опеке девочек.
34
— Гучу, — у Анельки были слезы на глазах. — Ну скажи мне что-нибудь хорошее! Что-то сердечное! Не смотри постоянно в это окно! Съешь что-нибудь, дорогой!
— Закрой рот, маленькая шлюха. — Левицкий отвернулся от окна и сверлил ее глазами. — Ты думаешь, что имеешь на меня какие-то права? Что ты моя невеста? Выбирай: ты можешь быть моей служанкой, или проваливай и вылезай немедленно!
— Как ты так можешь? — В глазах Анельки показались слезы. — Я для тебя грудь стягивала бандажом, я квасцами себя мазала, я даже это бедное дитя похитила… Позволь мне хотя бы служить себе! — Через некоторое время она успокоилась и спросила холодно: — Ты действительно хочешь, чтобы я вышла? Вот Люблин, я могу выйти и позвонить пану Ханасу…
— Я всего лишь пошутил. — Улыбка сделала Левицкого похожим на «парня из Сосновца». — Это так от нервов… Я сегодня чуть не погиб от руки моего преследователя… Это так от нервов… — Он наклонился через столик и поцеловал ее в шею. — Иди в наше купе, переоденься, как я люблю, а я через минуту там буду!
Анелька рассмеялась, сложила губы для поцелуя и пошла, куда он ей велел.
Доктор подождал, пока подойдет к нему официант.
— Пан старший, у меня к вам необычная просьба. — Улыбка Яна Кепуры производила впечатление не только на женщин. — Не могли бы вы мне продать сырое яйцо?
Лета
ЛЕТА, одна из рек ада, которая имеет такую мощность, что духи умерших, когда ее воду пили, забывали вообще как о нищете, которую терпели на земле, так и об удовольствиях, которыми наполнялись на Елисейских Полях; [служит тому], чтобы таким образом души с возможно наименьшим нежеланием вселялись в новые тела.
Lethe, [w: ] Johann Heinrich Żedier, Grosses vollständiges Universal-Lexicon (1732–1754)
1
— Ego te absolvo, — сказал Попельский и стукнул два раза в деревянную стенку исповедальни.
Шли долгие минуты. Эберхард Мок заерзал. Доски табурета заскрипели.
— Ты заснул там, Эди?
— Нет, — ответил Попельский. — Это уже все прошло, теперь…
— Теперь поговорим о том, что дальше? — Мок вставил ему слово.
В костеле святого Жиля было уже темно и почти пусто.
Пожилая женщина читала Литанию к Пресвятого Сердца Господу Иисусу, какой-то молодой человек, похожий на студента, тихо рыдал у алтаря, элегантная платиновая блондинка сжимала четки так сильно, что белели ее при этом тонкие пальцы. Вроцлавяне излагали Провидению свои просьбы, давали обеты, раскаивались в грехах и пытались вести переговоры с неподвижным, совершенным Богом, который смотрел на них холодным и мудрым глазом из своих кристаллических перспектив.
Фальшивый каплан, видя подлинное рвение верующих, почувствовал в горле желчь. Отвращением наполнил его обман, который он допускал, будучи тем, кем не был.
— Я не могу его выслеживать, когда весь город выслеживает меня, — прошептал фальшивому кающемуся. — Найди его, Эби. Он в этом проклятом городе.
— Откуда ты об этом знаешь?
— Кое-кто его видел и об этом мне сказал.
— Кто?
— Кое-кто из Львова, кто в тот же день, когда меня узнал под мантия ксендза, пришел ко мне с информацией, что видел Левицкого. Тогда я — сам разыскиваемый УБ, не мог даже пальцем показать в этом деле… А теперь прошу к тебя помощи, а этот кое-кто здесь, в этом костеле…
Попельский высунулся из исповедальни и перехватил взгляд платиновой блондинки. Кивнул ей головой. Она встала и подошла к мужчинам. С близкого расстояния было видно, что она уже в бальзаковском возрасте.
Мок, чтобы ее рассмотреть, даже сел на табурет исповедальни. Попельский огляделся по костелу и увидев людей, погруженных в молитву, снова кивнул ей головой.
— Без нее я бы ничего не знал, — сказал он серьезно. — Панна Людвика Вишневская — мой лучший агент.
— Я была гувернанткой Елизаветы Ханасувны, — шепотом обратилась она по-немецки к Моку. — Обиженной на всю жизнь слугой ее отца. Я мечтаю отомстить похитителю. Что вы хотите знать?
— Сначала я хочу знать, где вы его видели, — заявил Мок. — А потом, если у вас сегодня свободный вечер…
2
Эдвард Попельский, одетый в сутану, черный плащ и такую же шляпу, прогуливался по улице Канония, вдоль разрушенной стены Ботанического Сада. Хотя в своей руке он держал открытую Библию, внимательный наблюдатель сразу бы заметил, что немного уделяется внимания священному тексту. Больше интересовала его изрытая бомбами территория за забором, кафедральный собор, на сгоревшем здании которого уже установлены леса для кровельщиков, и уже охотнее всего свой взор направил в сторону несколько студенток, идущих шаг в шаг за высоким мужчиной и записывающих в тетрадях информацию о — как сумел Попельский услышать — характерных особенностях романского стиля. Вывод лектора был на мгновение прерван каким-то вопросом, и даже — что не сочеталось с серьезностью обычного зала университета — смехом и доказательством студенток.