Были ли связаны обе смерти? В настоящий момент это оставалось неясным, хотя соблазн их связать был велик. Если опираться на факты, то их было всего два. Первый: Джим Картер видимо что-то узнал («Энди, произошло нечто ужасное») и сразу после этого упал (или его столкнули) с лестницы. И второй: два месяца спустя был убит Крейги. Был ли Учитель как-то связан с первой смертью, неясно: мисс Каттл была не уверена в том, кому принадлежал взволнованный голос человека, испугавшегося возможного вскрытия. Если предположить, что это был не Крейги, то, вероятно, Крейги в свою очередь тоже узнал о том, что «произошло нечто ужасное», после чего разделались и с ним самим.
Если это так, то передача денежного дара сообществу как мотив для убийства исключен. На допросе Сугами сказала, что она предложила Учителю деньги лишь за неделю до своего дня рождения. Ни он, ни она больше никому об этом не говорили. Отца она известила о своем решении только в вечер убийства. Барнаби снова уткнулся в блокнот. Во время раздумий он всегда машинально что-то рисовал. Обычно это были растения — папоротники, цветы, листочки, где видна каждая жилка. На этот раз он, оказывается, нарисовал растение с узкими, заостренными, как сабли, листьями и тяжелыми цветками, кончики которых загибались назад. Это была орхидея бедняка, ее еще называют «сибирский ирис».
На полях было несколько раз написано слово «траст». Это слово настойчиво всплывало в его сознании, будто желая, чтобы его наконец заметили. Это вызывало у Барнаби постоянное раздражение, потому что ему казалось, что он уже знает абсолютно все о трасте, оставленном Сильвии в наследство дедушкой и бабушкой со стороны матери. Знает сумму, знает о ее решимости передать наследство общине и о решимости Гая Гэмлина этого не допустить. Знает и об отказе Крейги (притворном, как полагал Гэмлин). Старший инспектор перечеркнул это слово жирной чертой, вырвал из блокнота листок и бросил в корзину. Но слово «траст» снова всплыло в уме.
Ну хорошо. Вот еще один вариант: Крейги был убит одним из своих фанатичных почитателей, который обнаружил, что тот в действительности не святой, за которого себя выдает. Или одной из многочисленных жертв его успешных махинаций. Или кем-то из тех, кто погорел на фальшивых акциях и только дожидался, когда обанкротивший его Крейги выйдет из тюрьмы. Таких людей можно вычислить. Хотя Крейги, наверняка зная имена тех, кого надул, должен был быть настороже.
Вошел с докладом Трой. Как всегда, на нем были идеально отглаженные узкие брюки, накрахмаленная до хруста рубашка, несмотря на жару застегнутая на все пуговицы, и аккуратно завязанный умеренных тонов галстук. Барнаби нечасто видел своего сержанта во внеслужебное время, поэтому не знал, как выглядит его основной гардероб, но на работе Трой никогда не закатывал рукава и не носил рубашек с открытым воротом. Ему как-то передали слова Одри, которая утверждала, будто Трой это делает потому, что у него не волосатая грудь. Барнаби же полагал, что причина такого самоограничения Троя в отношении одежды намного сложнее. Это всего лишь одна из черт его натуры. Туда же можно было отнести четкие и подробные доклады Троя и безупречный порядок на рабочем столе. Как только Трой приходил на службу и вешал пиджак на вешалку, он прежде всего выстраивал в ряд подставки с входящими и выходящими документами и очищал рабочее место от лишних клочков бумаги. Увидев маленькое пятнышко на поверхности стола, он тут же стирал его носовым платком.
Не требовался профессиональный психолог, чтобы прийти к заключению, что все это связано с самоконтролем. С непрестанным стремлением не допустить хаоса. Если не вдаваться в тонкости, то такое поведение, вероятно, можно было бы объяснить внешней реакцией на многочисленные спрятанные глубоко внутри противоречия. Барнаби подумалось, что, похоже, он начинает рассуждать в духе доморощенных психологов из «Золотой лошади». «Бог ты мой, если дальше так пойдет, то скоро я сам побегу к ним за консультацией».
Он протянул руку за рапортом с результатами анализа, который должен был подтвердить, что нитка, застрявшая в рукоятке ножа, идентична образцам ткани, из которой сшита сумка Сугами.
Трой передал ему конверт и включил телевизор, чтобы не пропустить одиннадцатичасовую программу местных новостей. Там как раз шло интервью с миссис Миртл Томбс, почтмейстершей из Комптон-Дондо, которую так ловко сняли, что создавалось впечатление, будто она находится перед самым входом в дом. Ей нечего было добавить ни по поводу Гэмлина, ни насчет обитателей Поместья, о чем она говорила очень убедительно и очень долго. Трой поспешил выключить телевизор, и как раз вовремя: он услышал, как его шеф прерывисто вздохнул. Барнаби сидел с приоткрытым от изумления ртом, уставившись на листок бумаги. Трой пересек комнату, вынул листок из разжавшихся пальцев шефа, уселся и стал читать.
— Не может быть! — выговорил он. — Там что-то напутали.
— Техника не врет. Ошибка вряд ли возможна.
— Но вы перепроверите?
— Конечно.
— И куда нас это заведет, если окажется, что никто ничего не напутал?
— В адскую пропасть, без руля и ветрил, — отозвался Барнаби, неистово нажимая сразу на несколько кнопок на пульте от телевизора, словно намереваясь отомстить за смертельную обиду.
Фелисити поднялась с постели и сидела у раскрытого окна. На ней была шелковая пижама кремового цвета с маковками и полевыми цветочками, которую она привезла с собой в кожаном саквояже. К пижаме прилагались туфли ярко-зеленой замши от Маноло Бланика, с загнутыми носками и высоченными каблуками, напоминавшими нефтяные вышки, но Мэй благоразумно убрала их в ящик, найдя вместо них удобные тапочки. Прежде чем надеть их, она помассировала ноги Фелисити ароматизированным маслом. Сожженая ультрафиолетом кожа была пересушена, а щиколотки тоньше, чем запястья Мэй.
— Нам следует вас хорошенько подкормить, — заметила та. — Нужно есть побольше свежих овощей и много хлеба.
— Спасибо за вашу заботу, но хлеб я есть не могу. Я должна носить вещи только десятого размера.
— Почему так?
— Ну-у…
Дело было в том, что все приятельницы Фелисити носили только десятый размер, а стоило им чуть-чуть пополнеть, они галопом неслись в тренажерный зал и проливали там пот, пока не приводили себя в «норму». Однако в присутствии пышущих здоровьем почти восьмидесяти килограммов живого веса такое объяснение представлялось неубедительным и даже оскорбительным.
— Сама не знаю, — прошептала Фелисити.
— Вам предстоит долгий путь, — продолжала Мэй. — Потребуется вся наша помощь, но вы и сами должны себе помогать. Вы сейчас очень слабы и многого делать не можете, но надо постараться. Это будет ваш вклад, понимаете?
— Да, Мэй.
Упоминание о вкладе Фелисити очень встревожило. Она опасалась, что ее нервная система, и без того хрупкая как льдинка, не выдержит и треснет от напряжения. В клинике, где ее постоянно держали в уютно-дремотном состоянии, ее собственный вклад был чисто финансовым. Может, именно это и имела в виду Мэй? На ее робкий вопрос ответ был отрицательный. Тогда, собрав остатки мужества, она спросила, что именно от нее потребуется.