Более того, по дороге он умудрился убедить себя в том, что если подумать хорошенько, то письмо наверняка было знаком того, что Сильвия решила его простить. Разумеется, она не хотела в этом признаваться сама. Ее страшно оскорбили, и ей претила роль просителя, — Гай это мог понять и не ждал, что его дочь до этого унизится. «Наверняка, — убеждал он себя, — это письмо хоть и не написано ее рукой, отправлено по ее настоянию». Это означало, что его скорбному одиночеству скоро придет конец. Он стоял около главного входа в Поместье, неловко держа букет дивно пахнувших цветов, куда была вложена карточка «С любовью», и готов был захлебнуться от счастья.
Гай огляделся, в надежде увидеть кого-нибудь поблизости, но вокруг было безлюдно и тихо. В старинном замке торчал тяжелый готический ключ, а из стены торчал металлический штырь с ржавым колокольчиком. Он дернул за штырь, и колокольчик довольно громко звякнул, но дверь оставалась закрытой. По обеим сторонам двери стояли древние и гладкие деревянные скамьи из тех, которые можно до сих пор увидеть возле входа в деревенскую церковь.
Положив на одну из них букет, Гай чуть отступил назад, чтобы целиком охватить взглядом это прелестное импозантное строение. Ему даже не пришло в голову, что Сильвия в эту самую минуту может отсутствовать. Не стоит ли покуда вернуться в отель? Секретарша Джина забронировала ему апартаменты в «Чартвелл-Грейндже», единственном мало-мальски пристойном отеле в округе. Гай решил заранее, что как бы ни сложился сегодняшний вечер, после этого не станет возвращаться домой. Ему захочется побыть одному, чтобы, ни с кем не делясь, все обдумать, оценить, пережить еще раз и, конечно, отпраздновать примирение. К тому же Фелисити хотя и ничего не знала о приглашении, в любом случае ко времени его возвращения будет уже в полубессознательном состоянии. Гаю становилось не по себе при одной мысли, что ему придется увидеть жену сразу же после того, как он расстанется с их вновь обретенной общей дочерью.
Ему не хотелось уходить, ничего не добившись, и он побрел вдоль стены дома. Бордюр был в полном запустении. Цветы, которым полагалось стоять прямо, клонились к самой земле, какая-то длиннющая плеть с синими цветками вообще лежала на гравии без признаков жизни. Он пошел вдоль живой изгороди из кустов жимолости, тянувшейся вдоль правой стороны. В одном месте изгороди ветки были срезаны и образовался проход. Гай не преминул им воспользоваться.
Он оказался на просторном лугу, пестревшем розовыми маргаритками и белыми цветками клевера. Оба растения пользовались пристальным вниманием со стороны красивой крупной козы. В центре луга стоял огромный ливанский кедр, вероятно, такой же старый, как и дом. У самых ног Гая плескался прямоугольный пруд со снующими туда-сюда рыбками. Одни из них были тигрово-полосатыми, другие, более мелкие, — с колючими плавниками и с прозрачными рожками, как у улиток. На дальнем конце луга навесы из бамбука и густота зелени указывали на наличие огорода. Кто-то там все-таки был, потому что оттуда доносился стук то ли заступа, то ли грабель. Может, это сам Иэн Крейги?
Гай двинулся вперед, но не успел сделать и нескольких шагов, как человек с лопатой отбросил ее, воздел руки к небесам и начал что-то говорить. Это было похоже на белый стих и произносилось очень громко. Ко всему прочему, человек еще и темпераментно жестикулировал; он размахивал руками, обратив лицо к солнцу. Гай попятился и, немало встревоженный, поспешил вернуться обратно к входной двери.
Он решил сделать одну, последнюю попытку дозвониться и уже потянулся было вверх к звонку, но тут изменил свое намерение и вместо этого, повинуясь инстинкту, просто повернул тяжелую ручку. Дверь открылась, и Гай вошел.
Он оказался в огромном холле с куполообразным потолком, украшенным великолепной лепниной. Изящная лестница с резными стойками и перилами вела на галерею для музыкантов, разделенную на три секции. Меблировка холла оставляла желать лучшего: два огромных комода, у одного из которых верхняя доска была расколота, какое-то количество разрозненных стульев с потертыми сиденьями, невзрачный круглый стол неопределенной эпохи и одиноко стоявший буфет. Единственным достойным внимания предметом здесь была огромная, около пяти футов в высоту, каменная статуя Будды. Его голова была вся в крутых, плотно прилегающих малюсеньких завитках, издали напоминающих прыщи. Подле Будды стоял стеклянный кувшин с люпинами и горка фруктов на подносе.
Запах здесь был неприятный. Пахло мастикой, невкусной едой и влажной одеждой. Это был запах казенного учреждения. Гай мог отличить его от тысячи других. В подобных местах ему приходилось бывать не один раз. Однако все эти ароматы заглушал еще один густой и сладковатый запах, который, как с опасением решил Гай, должно быть, исходил от воскурения благовоний.
На столе он увидел две деревянные плошки, возле каждой стояла карточка с надписью, выведенной красивыми буквами. На одной значилось: «Чувство вины», на другой: «Подношения любви». В той, что предлагала повиниться, лежало пять пенсов. Еще на столе оказалась масса зачитанных брошюр, изобилующих восклицательными знаками, заглавными буквами и странной пунктуацией в цитатах. Гай подобрал одну из брошюр. Она называлась «Романтика клизмы». Автор — Кеннет Биверс, медиум. Интуитивная диагностика.
На обратной стороне двери, через которую он только что вошел, висела серо-зеленая доска объявлений. Гай приблизился к ней, стараясь, чтобы его шаги звучали нарочито громко.
Ничего интересного. В основном объявления касались распределения домашних обязанностей. Работа на кухне. Кормление и дойка Калипсо. Он пробежал глазами список имен, но имени Сильвии не обнаружил и не знал, должен ли радоваться или печалиться по этому поводу. Там также висел большой постер: «Беседа на тему „Марс и Венера жаждут помочь, но готовы ли мы принять их помощь?“ 27 августа. Каустонская библиотека. Чтобы не пропустить, приобретайте билеты заранее».
Что это за место такое? Какая-то сверхрелигиозная секта? В списке распределения обязанностей значились как мужские, так и женские имена, так что это вряд ли женский монастырь. Возможно, что-то типа убежища? Пребывание Сильвии в учреждении подобного рода, честно говоря, вызывало смех. И какое отношение ко всему этому может иметь Крейги? «Поужинаете с нами». Кто они такие, эти «мы»? Выходит, «мы» — это вся здешняя публика? Эта идея совсем не понравилась Гаю. Он не имел ни малейшего желания, чтобы его примирение происходило в присутствии толпы сдвинутых. Он стал оглядываться в надежде выяснить еще что-нибудь для себя полезное.
Два коридора вели внутрь дома, еще была дверь с надписью «Офис». Гай открыл ее и заглянул. Помещение без окон, кругом кипы бланков, канцелярских принадлежностей и папок, что-то свалено прямо на пол, что-то на полках. На столе — «Гестетнер»
[21], возле — кресло с высокой спинкой и… еще один признак наличия жизни.
Длинные ноги в синих джинсах, грива янтарных волос, золотистые завитки над чистым лбом… Под ногой Гая скрипнула доска, и девушка обернулась. Вслед за тем она сорвалась с места, метнулась к пыльной драпировке и судорожно завернулась в нее, словно была голая. Гай успел увидеть ее лицо.