Он в жизни не встречал подобной красоты. Это было само совершенство. Гай разинул рот от изумления, ему понадобилось почти полминуты, чтобы прийти в себя и понять, что он внушает красавице ужас. Гай попробовал извиниться:
— Прошу прощения… Я не хотел вас напугать… Я приехал сюда повидать свою дочь…
Все было бесполезно. Незнакомка дрожала от ужаса и дышала, как загнанный зверь. Ее лицо искривилось, с прекрасных губ потекла слюна, и только теперь Гай понял, что она безумна. И более того, это вовсе не девушка, а молодой человек.
Гая передернуло от отвращения, он вернулся в холл, и тут его наконец-то, видимо, заметили. На галерее щелкнули деревянные кольца отодвигаемой портьеры, и по лестнице торопливо стала спускаться какая-то девушка. Длинные темные волосы были заплетены в косу. На ней были широкие шаровары из тонкого муслина, которые на ходу раздувались, напоминая легкие крылья. Ткань плотно облегала щиколотки, охваченные цепочками с колокольчиками, которые издавали мелодичный звон. Ее босые ножки едва касались пола, и казалось, что она парит в воздухе как перышко. Когда Гай двинулся ей навстречу, он увидел мелкие белые цветочки, вплетенные в косу и красную точку в центре лба. Она сложила ладони вместе в почтительном приветствии, сказала: «Добро пожаловать к нам» — и поклонилась.
Для Гая это был уже третий шок за последние три минуты, но на этот раз он сумел собрать все свое внимание, понимая исключительную важность этого момента. Он опустил глаза на тоненький пробор в длинных волосах, тоже окрашенный в красное, и, бережно коснувшись ее плеча, тихо произнес:
— Здравствуй, Сильвия.
— Теперь меня зовут Сугами. Это имя означает «Танцующий Ветерок».
У нее даже голос стал иным. Ровный, без интонаций, и глухой, словно она произносила слова через много слоев ткани. Гай нашел бы что сказать по этому поводу, но любое его замечание могло быть неверно истолковано. Он молча кивнул и попытался изобразить улыбку. Может, и этого не стоило делать? Смуглое личико дочери оставалось бесстрастным. Затем ее губы разомкнулись, и она сказала всего два слова:
— Ты рано.
— Знаю. Но я подумал, может нам удастся поговорить перед ужином.
— Боюсь, что это невозможно. — Впервые она показалась ему встревоженной. Красную метку на лбу прорезала морщинка.
Гай в растерянности переминался с ноги на ногу и беспомощно молчал. Такое с ним происходило только в присутствии Сильвии, и сейчас он впервые испытал внутреннее возмущение по этому поводу.
А она уже уходила. Она пересекла холл и скрылась в одном из коридоров. Наверняка она ждет, что он пойдет за ней следом. Гай, тяжело передвигая ноги, заторопился, чтобы не упустить ее. Последние несколько минут он чувствовал себя неуютно, как слон в посудной лавке. Коридор кончался дверью с застекленным верхом, выходившей на террасу. Слева от нее шел ряд деревянных крючков, на одном из которых висел старый рабочий плащ и веревочка с прищепками для белья. Под крюками — разные сапоги, галоши и старая керосинка. Напротив он увидел три широкие ступени, они вели еще к одной двери, за которой слышался стук тарелок и бряканье ложек.
Гай вошел. Кухня была большая, квадратная, с низким потолком. Кафель и раковина были старые и потрескавшиеся, длинная чугунная плита тоже старая, но рядом более современная, газовая. Сугами занималась приготовлением чая. С блюда из соломки она взяла несколько веточек мяты, опустила в чайник и залила кипятком. «Гадость, только бы не для меня», — подумал Гай, но тут же страстно захотел, чтобы чай был предложен именно ему.
Она направилась к стойке, где висели ножи, выбрала нужный и стала крошить большой комок чего-то блестящего и липкого. Ее отец, который совсем недавно изучал документацию по наркотикам, подумал, что это очень напоминает сырую коноплю.
— Что это?
— Рамбутан
[22].
— А-а…
Она принялась перекладывать все на поднос. Ясно. Значит, все это для кого-то другого. Теперь она в любую секунду может взять поднос и исчезнуть, и он, возможно, больше никогда ее не увидит. Гай вглядывался в ее безмятежное лицо, надеясь увидеть хоть тень какого-либо чувства. Как ей удается сохранять спокойствие? Неужели она не понимает, насколько важна эта встреча для них обоих? Он ожидал чего угодно, но только не этого. Она держит себя как чужая. Его дочь. Чужая.
Что, если ее подвергли социально-психологической обработке? Может, здесь штаб некой секты? Этим объясняются все эти разлетающиеся тряпки, идиотские колокольчики и красный порошок на проборе. Гай, который понятия не имел, что такое реинкарнация, был категорически против всяких изменений, в том числе и изменений в котировке ценных бумаг, если они происходили без согласования с его персоной.
Он отметил, с каким благоговением она относится к каждому предмету, помещаемому ею на поднос. Движения ее были размеренны и сосредоточенны, каждый свой жест она сопровождала кивком головы, будто читала про себя заученную инструкцию. Эта бесстрастность начала действовать на нервы Гаю. Ему хотелось любой ценой добиться от нее хоть какой-то живой реакции, хотя он понимал, что это чрезвычайно рискованно. Ему не приходило в голову, что само его присутствие может внушать ей страх.
— Здесь красиво, Сильвия…
— Да. Я здесь счастлива.
— Я рад, я так рад за тебя, Сильвия! — воскликнул он дрогнувшим голосом. И увидел, как она вся сжалась. — Но почему именно здесь? Что тут такого особенного? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал более спокойно.
— Здесь я обрела покой, — с этими словами она указала на старую плиту, шкафы и кухонные полки. — И нашла людей, которым я небезразлична.
Гай принял этот удар безропотно, хотя остался в полном недоумении.
Он видел, что она говорит искренне или же полагает, что так оно и есть. Отсюда это лишенное всякой живости лицо, эти плавные движения, эти смиренные поклоны. Смирения Гай не выносил, он знал, куда бы он засунул это смирение, будь его воля, — в задницу.
Все тем же бесплотным, шелестящим голосом она продолжала:
— И когда Учитель сказал, что следует тебя пригласить, мы все вместе это обсудили и решили, что день рождения как нельзя лучше для этого подходит.
Этот второй удар, нанесенный, казалось бы, между прочим, поразил Гая гораздо сильнее. Сказать по правде, он его просто оглушил. Выходит, это не она сама пригласила его. Оказывается, идея исходила от кучки заботливых и хлопотливых торгующих миром и покоем психов. Оказывается, он здесь по их милостивому соизволению! Его жгла уязвленная гордость. И зависть. Его инстинктивным желанием было ответить тем же. Сделать ей больно.
— Думаю, это все быстро у тебя пройдет.
— Что?
— Все эти песенки про мир и покой тебе наскучат.