Я сухо всхлипнула и, смутившись, прижала ладонь к губам. Федюня же, взглянув на меня, добавил вдруг:
– Ты уж не серчай на старика, я, может, глупости болтаю. Но больно уж вы с ней похожи. Сильные, умные, преданные, настоящие. А только одинокие, неприкаянные. У тебя ведь, кроме Буни твоей, никого и нет, угадал? – доверительно спросил он.
И я, отбрившая бы любого другого за такую бесцеремонность, почему-то безропотно ответила ему:
– Был муж. – И, невесело хмыкнув, добавила: – Да сплыл. Так что ваша правда, кроме Буни, никого у меня нет.
– А вот ведь как раз поэтому, – покивал он. – Потому что настоящая ты, нет в тебе этой суетности. Тебе не всякий человек подойдет, только такой же сильный и честный, как ты сама.
– Где же такого взять? – дернула плечами я. – Всю жизнь ведь можно искать и так и не встретить.
– Можно, – не стал возражать мне Федюня. – А только и это не конец. В жизни радости-то много. Ты вот на меня посмотри. Скажут, живет себе в лесу маразматик старый, ни жены у него, ни семьи. Одни псы шелудивые. А ведь я посчастливее многих буду.
– Так где же все-таки Буня? – вклинилась я, прерывая это лирическое отступление.
Но Федюня, словно бы не услышав меня, продолжал неспешно говорить:
– Такие люди, как ты, искренние, цельные, человечные, не так часто встречаются. А мне вот повезло, есть у меня несколько таких друзей. Вот, к примеру, Костя Виноградов, сын моего сослуживца бывшего. Я ведь в охране-то не всю жизнь проработал, разное бывало… – уклончиво добавил он. – Отец-то его, Пашка, погиб, а Костя меня, старика, не забывает, в отпуск приезжает погостить. Тоже одинокая душа, вот вроде тебя и Буни твоей…
Как ни интересно было мне слушать этого народного мудреца, как ни успокаивали меня его негромкие речи, мне все же не терпелось разузнать про Буню, и я уже готова была его перебить, прервать опять отклонившуюся в сторону историю. Но тут Федюня продолжил:
– Вот и тут приехал он ко мне погостить, и приглянулась ему твоя Буня. Может, родственную душу в ней почувствовал. Такая же одинокая, нелюдимая. И тоже с боевым прошлым. Он ведь офицер, Костя. Воевал, контужен был. Сейчас на Кавказе служит, близ реки Сунжи, на границе с Грузией. А места там дикие, глухие, часто бывает, всякая дрянь через границу лезет. Кто с наркотой, кто с оружием. Ну, сама понимаешь. И как рассказал я ему, что Найда, то есть Буня твоя, беглого зэка задержала, так уж он совсем загорелся. «Отдай ее, Федя, мне, – говорит. – Мне для службы очень такая собака нужна. Что ж, что хромая, это у нас не помеха». Она-то, Буня, не сразу его к себе подпустила, тоже огрызалась сначала. А потом вроде как прониклась к нему, может, и сама почуяла в нем собрата. Умная ведь она у тебя, поумнее многих людей… И как увидел я, что сдружились они, так и не стал Косте возражать. Забирай, сказал. Оно понятно, вместе с живой душой-то все же веселее. Вот он ее и увез. Эх, кабы я знал… – расстроенно закончил Федюня и покачал седой головой.
Я снова не успела. Судьба словно смеялась надо мной, нарочно заманивала надеждой, чтобы в последний момент изо всех сил щелкнуть по носу. Теперь выяснилось, что Буня уехала от меня совсем далеко, в какой-то неведомый горный край. И как ее там искать, было непонятно. Эти постоянные перепады от предвкушения предстоящей встречи к новому разочарованию совершенно меня измотали, и старик-собачник это почувствовал, разглядел на моем измученном лице.
– Ты вот что, – решительно заявил он. – Оставайся ночевать здесь. Куда ты на ночь глядя поедешь? И не горюй, дам я тебе Костин адрес. Может, доедешь до него, поговоришь. Он человек непростой – сама понимаешь, боевой офицер, воевавший, контуженый, но не злой и справедливый. И знает, что такое собачья привязанность. Что уж если полюбила тебя такая собака, как Буня, так ты для нее на всю жизнь царь, бог и единственное счастье в жизни. Отдаст он тебе Буню, не сомневайся.
Ту ночь я провела в избе у Федюни. Мы долго еще говорили с ним о добре и зле, о милосердии и справедливости. Старичок-лесовичок подливал мне ароматного чаю, потом накормил собственноручно сваренным супом из сушеных грибов, которых насобирал летом. И уложил спать на узкой софе у печки. И, как ни странно, давно уже мне не спалось так спокойно. В шесть утра я слышала в полусне, как Федюня вставал, выходил во двор к своим питомцам, и те встречали его радостным счастливым лаем. Мне же так хорошо было спать на моей лежанке у теплого печного бока, что я только перевернулась под лоскутным одеялом и снова провалилась в сон.
А через пару часов, все-таки поднявшись, позавтракав с Федюней и получив от него нацарапанный на тетрадном листке адрес капитана Константина Виноградова, я попрощалась и поехала за Дюшей. Тот встретил меня мрачно, сказал, что они с начальником уже хотели организовывать мои поиски – думали, я сгинула где-то, затерявшись в местной глуши, и всю дорогу до Москвы не прекращал брюзжать. Я же особенно не вслушивалась в его ворчание. Все мои мысли были сосредоточены на листке бумаги, который я бережно спрятала в карман рубашки, и на том, как мне вырваться из рабочей рутины, чтобы съездить на Кавказ.
На следующий день я явилась в редакцию пораньше, несмотря на то что после командировки мне полагался отгул. Мысленно я уже составила речь о необходимости предоставления мне внеочередного отпуска. Придумала какие-то убедительные доводы, приготовилась козырять своими заслугами перед телеканалом. Однако же, как только я перешагнула порог офиса, мне сразу стало ясно, что здесь творится что-то из ряда вон выходящее.
– Знаешь уже? – сияя, спросила меня на бегу торопившаяся куда-то Лиза.
– О чем? – не поняла я.
Но она уже умчалась дальше по коридору.
– Ну поздравляю, – буркнул встретившийся мне у дверей кабинета главного редактора монтажер Митя.
– Да с чем? – спросила я.
Но тот лишь хмыкнул и мотнул головой в сторону кабинета главного – заходи, мол. Пожав плечами, я толкнула дверь и вошла. Сергей Петрович, наш главный, стоял спиной ко мне, у окна, за которым открывался роскошный вид на Новый Арбат. Даже сейчас, в конце зимы, на фоне насморочно-серого неба, лихо уходящие ввысь высотки и несущиеся по магистрали машины выглядели впечатляюще. Я пару секунд смотрела в обтянутую серым пиджаком спину главного и наконец откашлялась, чтобы он обратил на меня внимание. Сергей Петрович обернулся ко мне и вдруг рявкнул:
– Ну что, добилась своего?
– Да что случилось-то, наконец? – не выдержала я.
Мне постепенно начинало казаться, что все в редакции разом лишились рассудка. И только я одна по ошибке осталась в своем уме. Либо крыша поехала именно у меня, и потому все вокруг кажется мне таким безумным. Чего именно я добилась? Того, зачем пришла, я еще не только не добилась, я даже разговора об этом пока не завела. Так что же он имел в виду? И почему в коридорах мне все так загадочно улыбались.
– В Сирию едешь, – все так же грозно гаркнул Сергей Петрович.
Еще пару секунд побуравил меня взглядом и вдруг, не выдержав, расхохотался.