Наконец, уже почти выбившись из сил, я увидела впереди сверкнувший в темноте под светом фар указатель «Красный Ключ». Нужный дом нашелся быстро. Как и расписывал Улугбеков, я сразу заметила длинный синий забор, из-за которого доносился заливистый разноголосый собачий лай. Припарковав машину у обочины, я понадеялась про себя, что местные ханурики не свинтят мне колеса или боковые зеркала, а затем подошла к калитке и забарабанила в нее кулаком. Собачьи голоса за забором зашлись совсем уж громко, и я прислушалась: нет ли среди них голоса моей Буни?
Затем за калиткой раздались шаги, заскрипел снег, лязгнула щеколда, и из образовавшейся щели высунулась голова. Федюня оказался не таким уж и стариком, что бы там ни болтал киргиз-кинолог. Лет ему было, наверное, в районе шестидесяти. Ростом он был невысок, на голове – аккуратно остриженный седой ежик. Черты лица – крупные, резкие, руки – узловатые, а глаза – ясные, голубые. Всем своим обликом он напоминал человечка, грубо вырезанного из куска дерева перочинным ножом.
– Здравствуйте, Федор… – начала я и осеклась, вспомнив вдруг, что не знаю отчества этого собачьего благодетеля.
В самом деле, не могла же я обращаться к нему Федюня. Пробуксовав пару секунд, я заглянула хозяину дома в глаза – удивительно живые и ясные, чисто-голубые, молодые глаза на старом лице – и вдруг выложила:
– Понимаете, у меня пропала собака.
Как ни странно, но до этой минуты я старалась без необходимости никому не рассказывать о постигшем меня горе. Обращаясь за помощью к полиции, коллегам и знакомым, обычно сухо перечисляла детали и сразу переходила к насущным вопросам. Теперь же, стоя на нерасчищенной, занесенной снегом деревенской дороге, на пороге дома незнакомого мне мужчины, я почему-то начала рассказывать все в подробностях, вкладывая в слова все терзавшие меня эти месяцы эмоции. Федюня послушал меня пару минут и вдруг остановил, махнув широкой обветренной рукой.
– Пойдем-ка в дом.
Он пошире распахнул калитку, и я прошла за ним во двор, где ко мне тут же кинулись псы всех мастей. Доберман, ротвейлер, ризеншнауцер, две разномастные дворняги. Но овчарки среди них не было, это я заметила сразу.
– Тихо! – прикрикнул на них Федюня. – Свои!
И собаки разом послушались его. Больше ни одна из них не скалила на меня зубы, не лаяла. Только одноухий доберман продолжал глухо ворчать, словно давая мне понять, что в отличие от хозяина он-то доверием ко мне пока еще не проникся.
Федюня завел меня в сени, сухо бросил:
– Разувайся.
И вместо ботинок предложил обрезанные валенки какого-то гигантского размера. Я же с благодарностью сунула в них промерзшие за время моих метаний по темноте ноги. В доме у Федюни было бедно, но чисто. Стены обклеены дешевенькими обоями в мелкий цветочек, у одной стены стояла старая стенка – выгоревшая, с облупившимся местами лаком. В глубине ее помещался старый, кажется, еще советских времен телевизор, судя по слою пыли на экране, давно не включавшийся. На стеллаже у стены стояли рядком пакеты собачьего корма, баночки с таблетками и лекарствами всех мастей, лежали аккуратные поводки. А в дальнем углу, на письменном столе, обнаружился совершенно поразивший меня раскрытый ноутбук. Федюня, проследив за моим взглядом, фыркнул себе под нос:
– Чего удивляешься? Думаешь, дремучий дед совсем? Ан нет, я ведь этот – как там у вас называется? – блогер.
– Блогер? – изумленно ахнула я.
– Ну да, – развел руками тот. – Страничка у меня своя, про собак пишу. А люди собираются, читают. Бывает, что и деньгами помогают, а иной раз, приглянется кому пес, он приедет и к себе зверя заберет. Добрых людей-то много на свете.
– Вы считаете? – невесело усмехнулась я.
– А как же? – удивленно охнул он и лукаво воззрился на меня своими яркими глазами. – Не бывает ведь, чтобы в человеке совсем ни капли добра не осталось, не то зачах бы давно. Просто жизнь-то пошла какая, а? Шумная, суетливая, все бегут, спешат куда-то, мечутся, рвутся. А себя не слышат и доброе в себе не различают. А вот собаки – они сразу чуют, кто чего стоит. Эх, – добавил он вдруг, – с интернетом только беда у нас. Как метель – кабель перервет, и привет! Жди неделю, пока починят. Ну это ничего, невелика беда.
Я лишь покачала головой. Все это напоминало какой-то абсурдистский спектакль. Старичок-лесовичок, рассуждающий о сложностях с интернетом в богом забытой деревне… Я даже засомневалась, не снится ли мне все это.
– Да ты садись, в ногах правды нет, – меж тем пригласил Федюня, кивнув мне на застеленный клеенкой со стершимся овощным узором стол. – Чай будешь? Чего покрепче предложить не могу, извини. Не пью.
– Да я все равно за рулем, – отмахнулась я.
Федюня вышел в узкую кухоньку, захлопотал там, загромыхал чайником, зачиркал спичками. В дверном проеме мне видно было, как ловко, споро двигается его невысокая фигура. Через десять минут, поставив передо мной чашку ароматного чая, явно с добавлением каких-то трав, он присел напротив и сказал:
– Ну, теперь рассказывай дальше.
И я, странно разомлевшая и успокоившаяся от окутавшего меня тепла, продолжила свою историю. Федюня слушал так же основательно, как делал и все остальное. Кивал, временами останавливал меня, задавал уточняющие вопросы. Но своих чувств никак не показывал, казалось, слушал совершенно отстраненно. И лишь когда я окончила рассказ тем, как рванула из колонии искать его, прицокнул зубом:
– Эх, кабы знать мне, что хозяйка у собаки есть, уж я бы тебя разыскал. Или тут дождался. Да вот беда, не знал ведь. По документам-то она из питомника была.
– Так вы действительно забрали мою Буню? – ахнула я и невольно, повинуясь какому-то порыву, ухватила его за жилистую руку. – Где она, Федор…
– Да просто Федя, – отмахнулся он. – Знал я ее, знал твою девочку. Ведь думал же, старый дурак, что не могла она в питомнике всю жизнь провести. Хоть и озлобленная, дикая, а видно, что умная, проницательная, отзывчивая…
– Она жива? – не выдержав, перебила я, наклонившись к нему через стол. – Прошу вас, не тяните. Поймите, я уже больше девяти месяцев ищу свою собаку.
– Жива, жива твоя Буня, – успокоил меня Федюня. – Ну вот… Что ж ты так-то? Ты давай вот что, не реви, а чай пей. Ну, на тебе платок! – Он достал из ящика комода большой глаженый клетчатый носовой платок и протянул его мне.
И я, смущаясь внезапно хлынувших из моих глаз слез, отвернулась и вытерла лицо.
– Найда… то есть Буня, жива и здорова, – меж тем продолжал рассказывать Федюня. – Не такая уже резвая, как раньше, конечно, но собака молодая, сильная – выкарабкалась. Стала у меня тут на трех ногах расхаживать. И даже псов других задирать, – негромко засмеялся он. – Уж я говорю ей: «Да брось ты, Найда! Все вы тут одной крови, не крокодильничай!» А она ни в какую. Ну да что уж, это воспитали так, – повздыхал он. – А ведь видно было, что по натуре не злая она. Тоска ее только заела. Выла ночами-то, изводилась вся…