Мои южные ночи (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Владимировна Покровская cтр.№ 48

А еще у Федюни не нужно было охранять синих человечков, и меня это мучило. Я чувствовала себя бесполезной, скучала, томилась, не знала, куда выплеснуть злобу. Я смутно помнила подслушанный разговор Тамары и Белого Халата и понимала, что меня выгнали из-за моей лапы. Больная, увечная, я теперь была бесполезна. И иной раз я, не сдержавшись, задирала морду к небу и издавала протяжный вопль. Что мне было делать в этом тесном дворе, бок о бок с дурными псами? Зачем меня отобрали у Любимой, научили ненавидеть, бросаться в погоню, драться и побеждать, а затем вышвырнули?

Я злилась и на Федюню, показывала клыки, когда он приближался ко мне. Но вскоре поняла, что только он приносит мне миску с теплой похлебкой. Только от его рук, обматывающих мою больную лапу какими-то пропитанными вонючими мазями тряпками, мне становится немного легче, и позволила ему до меня дотрагиваться. Федюня много хвалил меня, говорил, какая я удивительно умная, сильная и отважная собака. Я же лениво думала про себя, не вцепиться ли ему в глотку за такую фамильярность. Но не вцеплялась, молчала.

Потом к Федюне приехал Костя. Тогда я еще не знала его имени, просто увидела однажды большого человека с плечами такими широкими, как будто ему под куртку кто-то вставил длинную палку. Костя поначалу мне совсем не понравился. Он говорил слишком громко и, когда Федюня обращался к нему, сразу поворачивался одним боком и подавался к нему поближе. Это беспокоило меня, все казалось, что он замыслил что-то недоброе. А Федюня, хоть и не был моим хозяином, все же кормил меня, заботился, и я чувствовала некую ответственность за этого нелепого старого человека. Он был слишком добрым, это я сразу поняла. А значит, мог близко подпустить к себе врага.

Но Костя не был врагом, это стало мне ясно со временем. Оказалось, он тоже однажды был ранен, как и я, и теперь плохо слышал. Потому и говорил слишком громко и оборачивался на голос всем телом, чтобы ничего не упустить. Когда Костя впервые попытался приблизиться ко мне, я ощетинилась и приготовилась к нападению. Осторожно поджала к корпусу бесполезную лапу, чтобы не зацепилась ни за что во время прыжка. Но тут подоспел Федюня, прикрикнул на Костю:

– Ты куда лезешь-то? Не видишь, охранная собака, притравленная? – а сам присел рядом со мной на корточки и стал успокаивать, объяснять: – Ты, Найда, на него не злись. Он тоже подранок, вроде тебя. Взрывной волной его на войне оглушило. Теперь его тоже в боевые войска не берут, на границе служит…

Федюня так странно разговаривал со мной, как с человеком. Будто не сомневался, что я все понимаю. Я и в самом деле понимала, но откуда ему было об этом знать? Раньше так со мной говорила только Любимая…

После того случая я стала приглядываться к Косте. Замечать, как быстро и ладно он движется, как увлеченно работает, помогая Федюне, – скинув куртку, заносит над головой толстую палку с поблескивающим на солнце лезвием и, ухнув, опускает ее на поленце. А то раскалывается пополам. Потом, сложив все поленца в аккуратную горку в сарае, берет ящик с инструментами и вместе с Федюней по стремянке лезет на крышу, а там принимается стучать чем-то, визжать железной штукой и громыхать досками.

Постепенно я привыкла к нему, стала позволять подходить ближе, класть руку мне на холку. Иногда Костя останавливался рядом со мной у забора и тоже печально смотрел в широкую щель. А однажды сказал:

– Что, скучно тебе тут, Найда? Тяжело бесполезной быть, а? Понимаю тебя. Вот и я такой же был, когда списать меня хотели. После госпиталя ходил по своей московской квартире, как зверь в клетке, на углы натыкался, не знал, куда себя приткнуть.

– Смотри-ка, разговорился, – хмыкнул как раз в этот момент вышедший из сарая Федюня.

А Костя смутился, я краем глаза увидела даже, что на морде у него проступили розовые пятна.

– А ты чего подслушиваешь? – гаркнул он на Федюню. Но не зло гаркнул, не то несдобровать бы ему, так, прикидываясь. – Мы с Найдой, может, посекретничать хотим. А ты лезешь куда не надо.

Федюня закряхтел – я знала уже, что такие звуки он издает, когда ему смешно, – и ушел в дом, постучав у крыльца валенками, чтобы сбить снег. А Костя сказал мне:

– Поехали со мной, Найда? На Кавказ, на границу. Мне там очень собака нужна, вот такая, как ты, – умная, внимательная, упорная. Тебе там понравится, там простору много. Горы… А небо знаешь какое? Ты тут такого и не видела. Будешь со мной на службу ходить, неприятелей ловить. Поедем?

И посмотрел на меня так, будто ждал, что я отвечу.

Через две недели Костя уехал и забрал меня с собой.

Здесь мы поселились в Костином доме. Он живет один, и дом у него маленький, но двор большой и пустой, никаких посторонних собак, как у Федюни. А кругом – тишина, дома стоят редко, и много деревьев, зелени, дорожек, по которым можно гулять.

В первые недели Костя часто сажал меня в свою дребезжащую машину с синими буквами на дверях и возил в другое место, в город, с большими улицами, с высокими домами и множеством машин. Мне там не нравилось, тем более что ездили мы к Белому Халату. Не к тому, который лечил меня раньше, к другому. У него были черные усы и толстые, поросшие шерстью пальцы. Усач смотрел мою лапу, вправлял ее в какой-то аппарат, а потом разглядывал выпавшие из него картинки. А после звенел железяками на специальном столике и вкалывал мне в кожу иголки. В комнате пахло кровью и мучениями, мне было страшно, но я не бросалась на усача, понимала, что нужно терпеть, чтобы выздороветь.

Костя, все время экзекуции стоявший рядом со мной, спрашивал после:

– Ну как, доктор?

И тот отвечал:

– Гарантий дать не могу. Но будем надеяться, что хотя бы частично удастся восстановить двигательные функции.

Я не понимала, что это такое – двигательные функции, и злилась еще больше.

Дома Костя завел целый шкаф каких-то пузырьков, тюбиков с мазями и иголок и проделывал с моей лапой то же самое, что и Усач. Что-то втыкал в нее, намазывал, разминал сильными пальцами. И постепенно я стала замечать, что лапа уже не волочилась за мной бесполезным придатком. Стала понемногу крепнуть, сгибаться. Вскоре я уже могла на нее наступать. Конечно, так точно и стремительно прыгать, как раньше, у меня пока не получалось, но и ковылять на трех ногах больше не приходилось. И тогда я поняла, что это Костина заслуга, это он починил мою лапу. Наверное, тогда я поняла, что Костя мне нравится.

Мне бывало тревожно, когда он хмурился. И спокойно и легко, когда выходил во двор в хорошем настроении, мастерил что-то или разжигал огонь в черном железном ящике и варил похлебку из мяса и овощей, от которой по всему двору шел ароматный дух, такой, что текли слюнки. После мы с ним сидели во дворе, пока не стемнеет, слушали, как трещат в кустах местные жучки – раньше я таких никогда не видела, а здесь иногда аж в ушах начинает звенеть от этой постоянной трескотни. Потом Костя отправлялся спать.

Теперь я знаю уже, что ему в ночном мире тоже снятся сны. Но у него они страшные, к нему чернота не добра. Первый раз, проснувшись ночью от его истошного крика, я тут же бросилась на звук, готовая разорвать неведомого врага, который посмел вторгнуться в наше жилище. Но никого не нашла. Только Костя сидел в своей постели, весь белый и с каплями на лбу, и оглядывался по сторонам так, как будто увидел самое ужасное, что только могло случиться. И, взглянув на него, я вспомнила, как меня хватали грубые чужие руки, затягивали веревкой, совали в машину. И, наверное, взвыла или издала еще какой-то тоскливый звук. Потому что Костя, отдышавшись, положил руку мне на голову и сказал: